имеется к услугам каждого, одна на всех. А то, что ты выдумываешь сам, берешь из себя, изнутри, из собственной вселенной, никого не интересует. Потому что люди вообще мало интересуют друг друга.
Я свою “Репетицию времен” опять забросил, что-то она мне перестала нравиться совершенно, хоть и гениальная вещь, конечно. Холст повело на фиг, мог бы и предвидеть, нормальных подрамников таких размеров давно никто не умеет делать. Не хочется, откровенно говоря, вообще ничего. Царапаю дизайн для пары-тройки компаний, и неплохо платят. А в основном валяюсь и хандрю.
Жена мечтает затащить меня к врачу, когда-нибудь я ее точно убью. Передашь мне в тюрьму напильник в ручке флейтса и сто грамм для храбрости в банке из-под растворителя? Ни у кого другого точно ведь не допросишься.
Хорошая ты, Чернобурка. Могу представить, как тебе тяжело. Я-то, по крайней мере, все делаю сам, ну, разве что подрамники не сколачиваю,?— а у вас в кино приходится строить целую толпу идиотов, что-то им объяснять, впускать внутрь себя, не надеясь особенно, что поймут. Правда, запускайся с документальным проектом. Потом все будет легче.
Удачи тебе, зверь.
М.
Да кто угодно мог стилизовать, скопировать, подделать. В конце концов, не одной же мне он писал в своей жизни письма. Кому-то, наверное, куда чаще и подробнее, а имея несколько образцов и нужный фактаж, нетрудно сработать что-нибудь эдакое. Вопрос — для чего, но, чтобы на него ответить, надо сначала попытаться выяснить, кто. Да, я в курсе, в детективах и триллерах обычно поступают наоборот: однако на то и объективная реальность, дабы выворачивать ее наизнанку, привлекая таким образом интерес аудитории. Совсем уж документальное, точь-в-точь как в жизни, всегда скучно, равно как и сама жизнь.
Разумеется, та же рука, что и в случае с посылкой, не будем плодить лишние сущности. Мне и тогда показалось, будто такого — никто не может знать; а почему бы и нет? В конце концов, четырнадцать лет назад сквозную деталь для картины искала вся группа. Другое дело, я не могла объяснить толком, чего именно хочу, а то, что они предлагали сами, было чудовищно мимо — и я регулярно срывалась, орала, убивала на месте! Мало убивала, может, если бы позволила себе больше, пронзительнее, глубже, из “Прощания” и вправду вышел бы хороший фильм. Так или иначе, все примерно знали. Ну и где эти все, чем занимаются теперь?..
Например, чтобы далеко не ходить, Пашка: вот кого при всем желании не удавалось с тех пор упустить из виду. А ведь он знал про яшму, знал почти точно. С Пашкой у нас всегда, при всей профессиональной и дружеской общности, имелось в зазоре вот это “почти”, досадная миллиметровая неточность, из-за которой все летело к чертям, вернее, чем из-за настоящих разногласий, конфликтов и предательств, вроде его показаний на суде. Но мог и попасть иголкой в нерв, чисто случайно. И чисто технически запросто мог: выследить, разведать, закрутить многоходовку. Креатива и драйва у него бы хватило, а что до мотивов — так он же у меня всегда был козел.
И далеко не он один. Не он один козел, не он один мог знать и позабавиться от души на материале своего знания. Кстати, своего — необязательно тоже, в нашем тесном профессиональном мире не бывает совсем уж отдельных, случайных людей, все так или иначе пересечены друг с другом, знакомы по недлинным цепочкам, повязаны звеньями рукопожатий, поцелуев или постелей, образуя насыщенную питательную среду, где пышно взрастает любая засеянная информация. И Михайля в киномире знали тоже и гордились знакомством, хотя в нашем-то деле он не понимал ни черта, с треском завалив ту пару постановок, в которые и вляпался-то неизвестно зачем. Он много во что вляпывался просто так, ради интереса или денег, а настоящая работа простаивала либо проскальзывала мимо, и уходила жизнь — никогда, ни из-за чего меня не пробивало так болезненно и насквозь, разрушительно и созидательно, как из-за этого... Теперь-то уже, конечно, нет. Нету ни сил, ни смысла.
Густые строчки, наползающие друг на друга и на верхний край листа. Не было в них больше ни близости, ни родственности, потому что не осталось доверия; просто такой вот почерк, такие вот слова. Невозможные: если про мамину болезнь Михайль, наверное, мог успеть от кого-то услышать, хотя бы от того же Яра, если они и вправду так плотно общались тогда, во время нашего плена, — но суд, он уж точно начался намного позже. Фальшивка, подделка, грубая и циничная. И я так или иначе выясню, откуда она взялась.
Ставни напротив были заперты плотно, без щели, но в их орнаментальной резьбе, если присмотреться как следует, имелись и сквозные элементы, просвечивающие завитушки: может быть, получится заглянуть туда, внутрь. Подтянулась, села на подоконник, подобрала ноги, подалась вперед, поймав щекой бритвенный холод сквозняка между строениями. Отверстие, похожее на запятую, вплотную, близко, лицом к холодному дереву. Впечатляюще, наверное, он смотрится, мой отдельный непроглядно- черный глаз — с той стороны.
Но с этой — не получалось разглядеть практически ничего. Мглистый сумрак, фрагменты то ли мебели, то ли стен, что-то дробное, ребристое, и не разберешь; такой вот смутной картинкой обычно нагнетают саспенс, если не хватает фантазии и бюджета. Комната за ставнями была явно пустой, нежилой даже, однако напротив светилась вертикальная линия, отбрасывая на пол косой квелый луч. Смежное помещение, в котором, возможно, кто-то есть. Стоп. Кажется, звук. Оттуда, издалека.
Перегнулась еще сильнее, почти теряя равновесие, прильнула к дырке уже ухом. Точно, там, за следующей стенкой, слышался приглушенный гул, и вроде бы голоса, неразличимый разговор, а потом намного явственнее — музыка. Как в старом фильме, снятом в те времена, когда еще не научились как следует сводить дорожки. Впрочем, у нас на некоторых, не будем показывать пальцем, студиях до сих пор этому не научились.
