А еще недавнее, когда жили в соседстве, так же квартируя, русские беженцы из Чечни. Нынешние, из Средней Азии, приезжают, на старом месте что-то продав, даже порою мебель оттуда привозят в контейнерах. Русские из Чечни бежали голяком, все оставив, лишь себя да детей спасая. Такие вот бедолаги у тетки Фроси в малой кухоньке поселились через забор от меня. Муж, жена и две дочери: школьница и студентка. Обезножевшая тетка Фрося отдала квартирантам свой уже запущенный огород: целых восемнадцать соток заросшей бурьяном земли. И они не стонали, не жаловались, но с ранней весны вгрызлись в эту землю. Работали вечерами, по ночам да в редкие выходные, потому что глава семьи, бывший инженер, по двенадцать часов на стройке ишачил, в тридцати километрах от поселка, хозяйка — медсестра, старалась в больнице побольше “смен” набрать. Но всё успевали, и в первое же лето соседский огород ожил, поднялся, словно вскипел, и запенился радугой цвета, плодов. Водопад алых и желтых помидоров, на шпалерах, в человеческий рост, россыпи сизых баклажанов, багровых перцев, лук, чеснок, плетучая фасоль, кабачки, головастая капуста и, конечно, картошка — рябило в глазах от плодов и цвета. Вот там было и впрямь — “Сколько много всего!”... Потом они переехали, сумели устроить свое жилье и житье. Пришли люди новые, молодые, не квартиранты, а уже — хозяева. И снова — “земля плохая”. Крапива да чистотел — почти в рост. Слышу, как на робкие укоры жены отвечает ее крепкотелый и рослый супруг: “Я — не лошадь!”
Он ведь и вправду не лошадь и порой, оглядывая просторный пустой огород, вслух размышляет: “Бомжей бы каких-нибудь нанять за поллитру. Пусть копаются”. — “Или бычка завести”, — подсказываю я. Молодой сосед соглашается: “Правильно. Привязать, пусть жрет. А потом зарежем”.
Еще одни новые молодые соседи наполняют водой огромный бак для воды и, вернувшись домой после работы, сидят в нем, прохлаждаясь, с бутылками пива.
И ведь все они — народ не больно богатый. А переселенцы из Средней Азии — те и вовсе: оформляют наше гражданство, ищут работу, которой в поселке не враз и сыщешь. На копейки живут. Но вот “земля плохая”.
И не только у них. Мои молодые хозяева порой такую же песню поют: “Земля плохая”. А я им под нос сую старую фотографию, где они — еще малыми ребятишками — помогают мне картошку копать: ядреную, в кулак.
Никого я особо не корю: другие времена пришли, стало легче жить. Можно, вернувшись с работы, на крылечке сидеть, включив громкую музыку, не боясь, что придется зимою от голода пухнуть. Это — хорошо. Наверное, только у нас, людей старых, с долгой, порою горькой, памятью, осталась в душе благодарность к той земле, которая не дала умереть. В далекой казахской пустыне или здесь, возле старого дома, из которого нынче пришлось мне уйти к другому подворью. Пришли туда осенью. Усадьба тоже большая. Но травы, бурьяну всякого — в пояс. Молодые мои помощники тут же сообразили: “Надо бомжей найти, заплатить, и они все повыдирают”. Я посмеялся, свое предложил: “Может, бычка купим?” Меня со вздохом, но поняли. Помаленьку траву убрали и даже успели посадить смородину, яблоньку, тюльпаны.
Теперь ждем весны. Маленький Митя порой говорит: “Будет лето, тепло. Будет огоёд. Там будут огуйцы, помидои, мойковка, свекла. — Он все помнит, перечисляет старательно: — Бакляжаны, люк, кабачки, укёп, яблоки, смоёдина, вишенка, сливы, гюши… — Его заносит все выше в сладких грезах, он поет и поет. — Абикосы, пейсики, омашки, бахотки… Сколько много всего!” — заключает он радостно.
Соглашаюсь с ним. Старый — что малый. Тем более что речь о нашем огороде: пядь земли, но родной, под высоким просторным небом.
Соседи
Днем решил включить насос и кое-что полить: цветы, лук, прочую зелень. Снял старое ведро, которым прикрываю от дождя и солнца столбушок с нехитрой панелью: на ней крепится выключатель, розетка, словом, вся электропроводка. Ведро снял, а там, на срезе столбика, — муравьи: рыжие, быстроногие, и кучи муравьиных яичек, прямо на виду оказались. Сразу началась суета: потащили свое богатство в щели да трещины столбика. Через минуту-другую управились. Я подивился: лишь вчера поливал, вечером накрыл столбик, а они уже приспособились и даже яичек натаскали. Попенял им: “Соображать надо...” А потом подумал, что муравьи, возможно, и не подозревают о моем существовании. Нет им дела до моего насоса, выключателей, проводки, старого ведра. Нашлось укромное место — они его тут же приспособили к своей нужде. Живем вроде рядом, но в мирах вовсе разных.
В тот же вечер я понял это как-то осознанней, яснее.
В сумерках возле старой кухни на тропке в глаза бросилось темное пятно. Присел и увидел кучу меленьких мурашей. Они и прошлый вечер здесь кучей сбивались. Я еще поглядел: не вылет ли? Но не было крылатых самцов и маток, да и время позднее. Вылет бывает обычно днем. А здесь просто какое-то шевеление. Живая, в кучу сбитая масса мелких муравьев — война ли, бунт, катастрофа или просто житейская забота. Вчера вечером тоже видел их. Но просто присел, поглядел и пошел дальше.
Сегодня та же картина: вечер, сумерки, на светлой тропке шевелится муравьиная куча, целое сборище. Я присел, стал разглядывать: мелкие муравьи, совсем крохотные. Белым днем их здесь почти не бывает: редко-редко ползают, один да другой. Рядом — норка. А вот сейчас, в ночи, вылезли всей ордой, собрались живой кучею.
