— Избегайте оживленных разговоров.
Чекушка склонился над ведром и, полоща тряпку, зашелся надрывным: “Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, никого теперь не жаль”.
Студент полыхал пальмами и лиловыми утесами со слабым дымком на рукавах и в этом наряде напоминал толстую, покрытую лаком матрешку. Его бесили убогий номер, скверная кухня, мутное море, но больше всех досталось Гегелю.
— Вот смотрите. У меня двадцать шестого пересдача, и я должен за этот изуверский срок постичь все тайны бытия. К примеру, тот же Гегель. У него не было даже любимого блюда, человек всякое кушанье называл просто едой. То есть вдумайтесь: моя футболка с пальмами для него просто одежда. Но как тогда я должен буду понять, что этот чудик описывает в своих многотомных талмудах? Как я узнаю, что он имеет в виду? Он говорит “одежда” и подразумевает свой швабский котелок, а я читаю и подразумеваю свою футболку. А между тем восемь тетрадных страниц убористого бубнежа. И все это учи. Вообще, меня умиляют эти высоколобые сычи с головой-одуванчиком, которые свои частные фобии навязывают моей бесконечной вселенной. — Вид у студента был гордый и торжествующий.
— Вы бы почитали его для начала. Вы передергиваете, — робко вступился за высоколобого сыча Инспектор.
— Зачем? Что он мне может предложить? Еду? К тому же я и шпоры уже заготовил. Просто у меня обостренное чувство справедливости.
— Похвальное обострение. Не хотелось бы возвращать вас к грубой действительности, но, однако ж, у нас труп.
— У вас труп, — поправил начинающий философ.
— Хорошо, у меня. Впрочем, и у меня тоже…
— Вы хотели бы знать, что я делал с восьми до одиннадцати?
— Что вы! Всего лишь с семи до восьми тридцати.
— Утра или вечера?
— Не увиливайте.
— O’кей. Тем более что в обоих случаях я спал и принимал душ, только в разном порядке. Но вам, само собой, нужно предъявить свидетелей?
— Само собой. А они у вас есть?
— Их нет у меня, к сожалению... Я одинок и заброшен.
— И обречен на свободу, — недобро хмыкнул Инспектор.
Записывая показания, Инспектор кружил по комнате. Он как бы невзначай уронил блокнот и, нагнувшись, некоторое время разглядывал лежащий под кроватью разделочный нож. Потом подошел к окну, наполовину залитому зыбкой морской синью. Облупленный подоконник хранил следы анахоретских студенческих трапез: пустой пакет из-под чипсов, шеренга пивных банок, тарелка с многократными, разной свежести следами кетчупа. Инспектора в этой сокровищнице заинтересовало блюдце с вялым бледно- зеленым жмыхом, похожим на остатки неоднократно завариваемой травы.
— Я возьму это у вас, — сказал он, аккуратно пересыпая жмых в прозрачный пакет.
— Это не мое.
— Разумеется, — деловито кивнул Инспектор, направляясь к двери. — Когда пересдача?
— Двадцать шестого, я же сказал.
— Что ж, ни пуха ни пера.
— К черту.
С этим напутствием Инспектор и направился в свой номер.
