заревновал. И когда объявили танцы, воспользовался тем, что писатель куда-то отлучился (в туалет, видимо), подошел к Ларисе.
“Добрый вечер”, — сказал. “Добрый”. — “Ну как оно?” Она дернула плечами — так, мол. “Вы... ты сегодня сообщение делала?” — “Да, утром. Тебя не было?” — “К сожалению... Проспал”. — “Понятненько. Да и, в общем, правильно”. — “Почему?” — “Так... Ничего интересного”. — “А тема?” Лариса невесело улыбнулась: “В программе написано”. — “Да, кстати. Правда, я ведь ни твоей фамилии не знаю, ни должности”. — “Ну и не надо”. — “Да почему же? Скажи, пожалуйста”. — “Нет, — твердо сказала она своим сильным, грудным голосом, — не скажу”. — “Хорошо. — Чеснову надоело ее кокетство. — Твоя воля”.
Тут появился писатель и увлек Ларису танцевать. На Чеснова бросил взгляд угрожающего бороться за свою самку самца.
Чеснов закурил, посмотрел на часы. До поезда оставалось еще два часа. Пить больше не хотелось, есть тоже... Устал он, сделал все, что нужно, и теперь хотелось домой.
Подошел к своим: “Что, на вокзал, может?” — “Да куда?! — возмутился Зюзьков. — На такси десять минут. И что, сидеть там на скамейках? А здесь у нас...” И он погладил по спине дородную доцентку из Вологды.
Людей за столом постепенно становилось все меньше. То один, то другой, то целая группа поднимались, принимали от устроителей контейнер с провизией “в дорогу”, конвертики с гонорарами и, попрощавшись, исчезали. Исчезла и Лариса. Писатель стал пить водку рюмка за рюмкой.
Наконец и Чеснов получил контейнер, конверт (заглядывать в него сразу, конечно, не стал, сунул в карман пиджака). Завкафедрой естественных наук крепко пожал ему руку: “Ждем вас, Сергей Павлович, на будущий год”. — “Спасибо, постараюсь. Главное, было б с чем приезжать”. Завкафедрой лукаво улыбнулся: “Ну уж с этим, уверен, у вас проблем не будет”.
...Облегченно отдуваясь, Степанов, Зюзьков, Ремников и Чеснов расположились в купе. Были утомленные, сытые, в меру хмельные. Всем явно хотелось спать. Кое-как дождались, пока поезд тронется, и стали укладываться. Степанов первым изучил содержимое конверта, объявил: “Норма-ально поработали — восемь тысяч”. — “Но, может, — пошутил Зюзьков, доставая свой конверт, — тебе поболе. Ты ж на закрытии речь толкал. — Но пересчитал свой гонорар и подтвердил: — Нет, тоже восемь”.
Для порядка и Чеснов проверил деньги (восемь тысячных купюр), разделся и залез на верхнюю полку. Уснул мгновенно, но вскоре был разбужен шумом за стенкой — в соседнем купе вскрикивали и айкали. Сначала Чеснов негодовал, а потом понял: там слушают по радио хоккей. “А, — усмехнулся, — матч века Россия — Финляндия”. Накрылся с головой одеялом...
Утром слегка, не перебарщивая, похмелились, плотно позавтракали, а уже в час дня подъезжали к Москве. Поезд замедлил ход, время стало тянуться. Ремников, глядя в окно, произносил иногда: “Воскресенск... Раменское... Кратово... Быково...” Степанов не выдержал: “Давайте еще по капельдинеру. Не повредит. Леш, достань свои заветные стальные стопочки”.
Как Чеснов ни упирался, пришлось выпить раз, другой. Поэтому дома сразу лег. Поднялся только к ужину.
Ели все вместе; сын и дочь, как обычно, когда папа возвращался из командировки, старались вести себя прилично, жена не донимала разными проблемами, идеями и жалобами, наоборот — старалась угодить. Конечно, устал муж, зарабатывая шесть тысяч рублей (две Чеснов заначил), и вот отдал ей, а она положила в супницу на серванте, где держали семейный бюджет.
Воскресенье Чеснов провел дома. Шуршал газетами, листал книги, путешествовал по телевизионным каналам. Приходил в себя. Иногда неожиданно и ярко возникали перед глазами то обиженная Лариса, то миниатюрная девушка из сауны, пальцы чувствовали тепло их тел, гладкость кожи, и Чеснову становилось не по себе. Даже пугался — казалось, и жена может увидеть и почувствовать то же, что и он. Но это быстро проходило, и к нему возвращался внутренний покой. Хотя... Внешние раздражители донимали: дети опять, как каждые выходные, то и дело начинали спорить, кому и сколько сидеть в Интернете (Чеснову пришлось прикрикнуть, чтоб прекратили), и часы на стене, мягко пощелкивая, напоминали, что время идет напрасно, сгорает впустую.
У Чеснова в большой комнате (две другие были отданы детям) было сооружено некое подобие кабинета — стоял письменный стол, отгороженный от остальной комнаты книжным шкафом. Но какое занятие там, где рядом телевизор, где за спиной ходит жена, а в соседних комнатах шумят дети...
Для его работы нужна целая лаборатория — длинные столы, на которых документы, два-три компьютера, несколько энциклопедий и словарей. И — тишина. И — космос времени впереди. Работать и не знать, ночь сейчас или день, не отвлекаться на пустяки, вроде споров сына и дочери... Нужно вживаться в то время, о котором по крупицам, по клочочкам собираешь штришки, выстраиваешь их, соединяешь, словно камешки огромной мозаики. А тут...
Минутная стрелка медленно, неостановимо совершала круги, часовая переползала от одной цифры к другой, оставляя в прошлом и этот день. Снова был ужин, потом всей семьей смотрели пошловатый, но уморительный, в чем-то очень точный сериал “Счастливы вместе” про семейку моральных уродцев. Потом жена с дочерью следили за развитием событий в “Доме-2”, сын слушал у себя музыку, а Чеснов посидел за компьютером. Нашел в Интернете информацию о прошедшей конференции. Отзывы были нормальные — никаких скандалов, но и никаких восторгов. Так, “состоялась”, “приняли участие”, “в ходе работы”...
