“Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал” (П. Коган).
“Любви упрямая резьба по дереву непониманья” (И. Окунев).
“Как пахнет женщиной вагон, когда та женщина не с нами” (Н. Майоров).
“Где взгляд косой навис косой над славой Пабло Пикассо” (С. Наровчатов).
“Она стояла над цветами, как продолжение цветов” (М. Львов).
“Произошла такая тишина, какую только мертвыми услышим” (Б. Слуцкий).
Я мог бы без конца цитировать такие летучие строчки, в том числе, конечно же, М. Кульчицкого, и Н. Глазкова, и Е. Аграновича. Но больше всего мне хотелось познакомиться в те далекие годы с автором стихотворения, которое врезалось мне в память все целиком, и никогда уже я не мог его позабыть, потому что повторял без конца по любому поводу и без всякого повода:
Плотники о плаху притупили топоры.
Им не вешать, им не плакать —
сколотили наскоро.
Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры.
Толки шли в трактире “Перстень короля Гренадского”.
Мне было известно, что сочинил эти стихи Давид Самойлов — студент ИФЛИ. Говорили, что после того, как “Плотники” появились в ифлийской стенгазете, разгорелись горячие споры. А мне казалось — о чем тут спорить, когда гениально.
И вот, наконец, с помощью Павла Когана мы познакомились. Давид прочитал мне одно стихотворение про охоту на мамонта и сказал, что больше у него ничего нет.
— Как нет?
— А так. Я мало пишу. Теперь ты читай.
Я начал. Он говорит: “Еще”. Читаю. “Еще”, — говорит. Я прочитал все, что у меня тогда было. Он улыбается, как мальчик, которому подсунули не то пирожное.
— Понимаешь… Не нравится. Ты не обижайся. У тебя все есть. Ты, безусловно, поэт. Но мне такие стихи вообще не нравятся.
Я, конечно, обиделся.
— А кто из поэтов тебе нравится? — спрашиваю.
Отвечает:
— Пушкин.
Я подумал, что издевается. Но улыбка обезоруживала.
Ну, не то пирожное. Что тут поделаешь! Главное, если бы “Плотники” мне не нравились — легче, конечно, было бы. А то ведь как нравятся!
Немного от сердца отлегло, когда увидел, как он слушает моих друзей-поэтов. Очень внимательно, но тоже без особого восторга.
С тех пор главным в моей жизни стало неутолимое желание — пусть автору “Плотников” понравится хоть одна моя строка.
Это произошло не скоро.
