— Чем докажешь?
— А чем хочешь?
— Ну что ты умеешь, ведьма?
— Так, ерунду всякую, по мелочи: лечу кое-что, простуды, семейные расстройства… разное… не трудное. — Я замялась. Думала, так пройдёт. И конечно же о том, что угнетало меня всю жизнь, что приносило кошмары, головную боль и делало характер дурным и психованным, — о странном своём, жестоком даре я не упомянула совсем.
— А сглазить можешь? — спросил он.
— Не будешь приставать — не сглажу.
— Нет, я не верю. Фигня какая-то. Ну покажи что-нибудь.
— Что тебе показать?
— Ну не стриптиз же! Покажи, что умеешь.
Я вгляделась в него пристальней, и тут Остапа понесло. Я стала рассказывать ему о том, как он живёт. Что у него ревнивая жена, и он её не любит, а она пилит его за низкую зарплату. Что у него геморрой и гастрит, а ещё хронический насморк. Что его сыну пять лет, и сына он очень любит, берёт иногда с собой в недалёкие рейсы. Что у него два года назад погиб старший брат — пьяным врезался во встречную машину… Что начальник базы, где он работает сейчас, хочет его уволить, но пусть он не боится этого: если уволят, не пройдёт двух недель, он найдёт работу лучше и дороже, и жизнь его наладится. Если, конечно, не тронет меня сейчас.
Не знаю, что его поразило сильней, но через полчаса он сидел бледный, и с него катило больше, чем от жары. Он повторял только одно неприличное слово, часто, распевно, задумчиво. Я заметила это, испугалась и замолчала: всё-таки за рулём он, а Кондратий, как говорят, у всех за левым плечом.
Хотя, собственно, что такого я ему сказала? Все болячки — стандартный набор дальнобойщика. Не хватало какого-нибудь ревматизма суставного, но я в тот момент всё равно все названия позабыла. Про жену он рассказал мне сам, а то, что бросался на всё, что в юбке, говорило о сложностях дома. От ребёнка в кабине лежал игрушечный камаз и бейсболочка, заткнутая за солнцезащитный козырёк, — возраст я определила по размеру. На сложности с начальством он сам жаловался, а перспективы на будущее приплела, чтобы хоть как-то разбавить всё предыдущее — и дать положительную установку, как говорил в моём детстве экстрасенс в телевизоре. И только про брата ляпнула по своему собственному, врождённому, жестокому своему дару.
— Ну, ля, я просто… Трындец какой-то, короче. Ты эта… объявления в газету не даёшь? Я б к тебе друзей возил.
— Ой, да ладно тебе. Это же семечки…
Мне было приятно. Казалось, можно успокоиться: о “покувыркаться” он теперь не заговорит. Но его сексуальные фантазии нашли новый выход.
— Слушай, а говорят, если с ведьмой переспать, никаких проблем в жизни не будет. Правда?
— Вот ещё! Кто тебе ерунду такую в мозги капнул? Владик, всё должно быть добровольно, иначе…
— Да я понял, понял, молчу уже… Слушай, а ведьмы у меня никогда не было. С ведьмой — это как?
О добрые духи! Мне предстояло ехать весь день и полночи, усмиряя разыгравшееся либидо моего драйвера. Дорога стала болотом. Время расплывалось мягким будильником с картины психа Дали. Я с тоской вспоминала напарника и мечтала о вписке, душе, тёплом, родном спальнике…
В конце концов мне стало моего Владика жалко. Он уже мечтал, как увезёт меня в деревню, где живут его родители, поселит в новом, пахнущем стружкой доме, мы будем ходить по субботам в баню, а потом голышом прыгать в речку и скакать через костёр всё лето. Как я избавлю его от всех болезней, и с ним никогда не случится ничего плохого. Как он станет первым парнем на деревне, и все мочалки из юбок повыскакивают — прямо к нему в кровать. В его эротическо-языческих фантазиях я представала чем-то вроде русалки, его личной золотой рыбки, огневушки-поскакушки и девицы-охотницы, дающей всем охотникам, кто с ней разделит ароматное, хвойное таёжное ложе, верный след и несгибаемую потенцию. По его подсознанию, находившему неожиданный выход, можно было изучать весь мировой фольклор — кто бы мог подумать такое, глядя на его пивное брюхо.
Ведь на деле это был толстый, потливый, добрый, недолюбленный мужик. Его презирала жена. Ни образования, ни воспитания не хватало ему, чтобы подняться над жизнью, осознать её хоть в каком-то изломе своего бытия. Вся сила его личной любви была сосредоточена на сыне, которого жена настраивала, что папка плохой. Он ненавидел жену — и боялся. Он мечтал о любви, внутри него жил обиженный
