У одной на третьем курсе вышла книга. Но все пишут стихи. Только стихи.
Самая талантливая, красивая и остроумная из моих учениц, восходящая звезда молодежной религиозной поэзии, носительница чрезвычайно редкого и поэтичного имени Ба-Коль… Да, это особое имя, оно взято из мидраша о не упомянутой в Писании дочке Авраама. В Писании только сказано, что Всевышний благословил Авраама “ба-коль” — “всем”. А что такое благословение, говорит мидраш — это дети. Значит, у Авраама, кроме сыновей, была еще дочь, и ее звали Ба-Коль. “Сразу видно, — сказала наша завкафедрой, взглянув на список абитуриенток, — что отец этой девочки — человек чрезвычайно ученый, и я уверена, что его зовут Авраам”. Так вот, эта самая Ба-Коль, перепробовав все жанры, о которых узнала из моего курса “Введение в поэтику”, включая сонеты, касыды, газели и пиюты с алфавитным акростихом и анаграммами, среди которых было ее собственное зашифрованное имя, сказала:
— Мне очень хочется писать прозу, вообще что-то сюжетное, но у меня ничего не получается. Я никак не могу выстроить сюжет, выходит или занудно, или фальшиво. Может быть, в двадцать лет вообще еще рано писать рассказы? Но мне кажется, дело не в этом.
— А в чем?
— В конфликте. Вот ты нам объясняла, что пружина, которая запускает сюжет, — это конфликт. Но в религиозной среде гораздо меньше конфликтов, чем в светской, и они по большей части не принципиальные. Не стану же я строить сюжет на конфликте отцов и детей или там религиозных норм и живой жизни. Во-первых, это пошло и избито, а во-вторых, ничему не соответствует. Мы стараемся так продумывать и строить свою жизнь, чтобы с самого начала не было места для конфликтов. Ведь говорит же Платон, что плохие люди на сцене выглядят гораздо интереснее и убедительнее, чем хорошие, и сюжет с ними движется гораздо живее. Но я живу в хорошем мире и не готова его портить, чтобы употребить для литературного сюжета. Все, что у нас нехорошо, связано с политикой, но мне еще рано писать эпопею, а публицистика — это слишком легко, и этим есть кому заняться, кроме меня. Мне кажется, что у меня очень интересный жизненный опыт, я его уважаю и дорожу им, но он совершенно не такой, как у моих светских сверстниц. Может быть, наш религиозный быт и мой собственный опыт вообще невозможно выразить и описать в европейских жанрах? Ведь они все-таки были разработаны в совсем другой культуре, в другом мире. Как ты думаешь, может, попробовать изобрести какой-то новый жанр?
— Не советую. Конечно, очень может быть, что мы находимся накануне какого-то культурного взрыва или прорыва… уж не знаю, как это назвать и что это такое будет… И конечно, традиционные романы и рассказы со всеми своими традиционными примочками сейчас выглядят серо и нудно. Особенно на иврите.
А уж что касается модернистских экспериментов с потоком сознания и разваливающимся сюжетом, то это, по-моему, жутко скучно и невозможно читать. Кто знает, не исключено, что ты и есть тот самый гений, который выведет европейскую культуру из того застоя, в котором она пребывает. Но с другой стороны, честно тебе скажу, в данный момент и старые-то жанры девать некуда, а изобрести новый экспериментальный жанр — шансов очень мало. Тебя просто не поймут.
— А что же делать? — спросила Ба-Коль. — Может, поискать среди совсем старых жанров?
— Вот это идея! Почему бы и нет? Попробуй!
Ба-Коль некоторое время размышляла, потом ее осенило:
Но, может, когда у нее наконец все устаканится, она еще напишет свою идиллию?
Ничей современник
