васильков, только не сетуй на власть немногих
пресмыкающихся, чешуйчатых, многоногих.
Воображаемый самодержец, подобный мне!
Разве ты не родился в бездрожжевой, но ржаной стране?
Не рыдал ли ты молодым, от блаженства едва дыша,
над учебником ранней смерти для ВПШ?
Мысли мои вращаются вкруг смены времен года.
Лето сухое выдалось, а теперь — ну что за погода!
Под меховым зонтом семеня на службу, сосед-скорняк
знай бормочет, что суть в корнях, а василек — сорняк.
У кого там капал в стихах прохудившийся водопроводный кран?
Тот был — сверчок советский, а я — то ли цикада, то ли варан,
поднимающий рыльце к звездам — сколько им лет гореть,
ни состариться, ни влюбиться, ни умереть…
Слушай
Время жужжит вполсилы, мерно и незаметно,
прибирая одних, а других до сих пор не тронув.
Чтобы не видеть его зрачков, чтобы не слышать ветра,
кожей закрой глаза, как говорил Платонов,
уши заткни паклей, кисти рук (ибо они устали)
оберни колючими шерстяными
варежками с вывязанными коричневыми крестами.
Осязание тоже грех, потому что имя —
(для младенца пеленка, для взрослого погребальное полотно,
для подростка надежда, теплая и молодая) —
это образ гордыни, созвучный русскому времени, но
испокон веков сражающийся с ним, рыдая.
Мемуарр
