отдельная квартира. Когда-то жили вместе с мужем, но теперь она с мужем в разводе.
Кохановский ей и говорит:
— Слушай, ко мне прилетел Володя, ты не могла бы сегодня где-нибудь переночевать...
Просто ему надо с Володей поговорить. И подружка, конечно, в пузыря: мог бы и познакомить.
Но делать нечего — и поплелась на улицу Билибина к Ларисе. А ночью рванули за колготками.
И утром, говорит, целое море бутылок. Вот и весь притон. Ведь не пошли же они потом к Шурочке Виноградовой.)
А во-вторых, все его песни записаны с официальных концертов, а если даже и с неофициальных, то эти записи можно услышать в каждом доме, и не только в Москве или у нас в Магадане, но и по всему Советскому Союзу.
Но вместо того чтобы этому порадоваться, Федор Васильевич снова поморщился:
— Вот в том-то и беда... — И, разделав под орех Высоцкого, покатил теперь бочку на меня.
Взяв себя в руки, он сделался опять улыбчивый и, можно даже сказать, милый. И, к моему удивлению, меня это как-то успокоило (наверно, такой прием). Весь вид его располагал к умиротворению и как бы навевал: а много ли человеку надо? Ведь прояви иной раз собеседник душевную гибкость — глядишь, и разговор бы получился обоюдно полезным.
— Вот возьмем ваши песни, — с этими словами Федор Васильевич опять выдвинул ящик и снова достал папку (он ее то доставал, иногда даже и не к месту, а то вдруг снова прятал), — ну что я могу о них сказать? Песни, конечно, душевные. Хорошие песни. Но куда они зовут? И кого они могут вдохновить?
И на этот раз я увидел свое заявление в местный радиокомитет, помнишь, я еще качал с ними права? Хоть бы не позорили название своей передачи — тоже мне, “разведчики золотых недр”. Мало того что в песне на слова Варлама Шаламова все перепутали и начали с припева, а закончили, наоборот, запевом, а всю середину (где “изумрудного цвета светящийся лед”) почему-то выбросили; да еще по воле режиссера я “исколесил не одну сотню километров по чукотской тундре” (а на самом деле со своим магнитометром почти весь сезон не вылезал из лагеря); а все остальное (я ведь им напел целую пленку) они, конечно, передали. Но только не в эфир, а — малость перепутали — сюда, в КГБ.
Но это уже после сезона, а в начале апреля, на День геолога, я спел им две песни на слова Глеба. И с этими песнями, если припоминаешь, приключился конфуз. Я посвятил их Вере Павловне, и на время трансляции надо было выключить репродуктор. Иначе — если Зоя их услышит — мне хана.
А дело было в воскресенье, и чтобы увести вражеского лазутчика от склада с боеприпасами, я сделал тактический ход; я пригласил Зою на главпочтамт: идем, говорю, мне из Москвы перевод, мол, ты мне должен еще с прошлого года червонец. Стоим с ней в очереди и потихоньку продвигаемся, и сейчас все свалю на тебя — что вот, стервец, все тянет и тянет резину. И вдруг мне вместо червонца из Москвы — телеграмма с Чукотки.
Я думал, от Татьяны, все-таки ихний праздник. А телеграмма оказалась от Верки. А содержание — даже не успел загородить: ИДИ КО МНЕ (такой поэтический выкрутас). И больше — ни слова.
И Зоя меня, не отходя от стойки, чуть не пришибла. Хорошо еще, заступился милиционер.
Я объясняю: это же производственная необходимость. Из-за отсутствия рабочей силы. Мол, приезжай к нам на следующий сезон. А Вера, говорю, — это наша начальница. (А начальница, как ты знаешь, Татьяна.)
Но Зоя меня даже и не слушает:
— Я тебе, — говорит, — б..дь, покажу ИДИ КО МНЕ!!! — И засветила прямо сумочкой по темени. А в сумочке, наверно, полный кошелек мелочи. Еще хорошо, самортизировала ушанка.
Но это еще не все. В одной из песен я пою:
Приходите ко мне ночевать.
Мягче ночи моей только сны.
Я из трав соберу вам кровать
