Ее огромный треугольный рот
и зубы из китайского фарфора
на тридцать две персоны —
для чаепитий жертвенных сияют.
Конечно, можно ей и возразить:
“Чего ты гонишь, бабушка, усохни…”
Но:
томик Ходасевича в авоське у нее,
а меж страниц — тесак зазубренный,
таким на Бессарабке мясники
разделывают киевское утро.
А свет неоновый то вспыхнет —
вот бабулька — божий одуванчик,
а то погаснет — и бабульки нет,
лишь темнота портвейном три шестерки
со мною, запинаясь, говорит,
что этот лифт — исчадие сюжета,
он не застрял, а тронулся умом,
и что, под оболочкою бабульки,
скрываются все те, кого вначале
повествованья ты перечеркнул.
Исход москвичей
Вслед за Данте, по кругу МКАДа, отдав ключи —
от квартир и дач, от кремля и от мавзолея,
уходили в небо последние москвичи,
о своей прописке больше не сожалея.
Ибо каждому, перед исходом, был явлен сон —
золотой фонтан, поющий на русском и на иврите:
“Кто прописан в будущем, тот спасен,
забирайте детей своих и уходите…”
