питаясь кофейными зернами и безнадежным портвейном,
когда небеса гремят, как при сцепке товарные вагоны,
и тьма прячет тебя до утра,
как контрабандные консервы.
* *
*
Когда поезд в конце концов въехал в предгорья,
погруженные в сон долины за собою отмеря,
когда в черных снегах, как от усталости или горя,
засыпали деревья, птицы и звери
и когда выходили ночные прохожие
на горячий свет, словно на запах,
им светили русла рек — глубины порожние —
и огни зеленые на горных вокзалах.
Проводник разобрать пытался последние вести на свете,
застегнув железнодорожную куртку — слегка маловата,
когда дети машинистов и стрелочников, спящие дети,
намывали во сне печали тяжелое злато.
Магазины-лавочки, частные домостроения,
замолкали, словно патефоны трофейные,
и в гулких тоннелях замедляли слегка движение
неприкаянные литерные и купейные.
И грустные юные пассажирки без определенных
занятий и устоявшихся твердых привычек
считали, сбиваясь со счета, мосты и названия населенных
пунктов, в теплых свитерах и вязаных рукавичках.
Вынимали из рюкзаков горькие наливки
и глотали дым устами своими,
и ночных разговоров ломкие урывки
нависали над ними, плыли над ними.
А одна доставала в дыму, что поднимался, густея,
