словари с безнадежными комментариями, возилась со словарями,
листала их до тех пор, пока тяжестью всею
поезд не остановился под вокзальными фонарями,
и читала подружке нестерпимое что-то,
что-то сжимавшее пересохшее горло,
когда засыпала подружка — переходила на шепот,
когда просыпалась подружка — читала громко.
И словарное, снова звук обретшее, слово
засыпало и цепенело, образовывало сгусток
и качалось в умиренной крови,
как водоросли в холодных руслах.
* *
*
Что с ней сталось потом, куда ушла
с платком в рукаве и перстеньком на мизинце,
когда окно ее темное разъедала мгла,
как ржа разъедает списанные эсминцы?
Курила бельгийский табак, крепкий, как Страшный суд,
заводилась спьяну с ментами, стойку делала, как на ринге,
брала сухое вино и чай хлебала в ресторанах фастфуд
индийский, как океан, черный, как лифчик и стринги.
Пила за то, чтоб никто ее не нашел никогда,
за то, что покоем пронизана души золотая материя.
Лежала на теплом спальнике оголенная, как провода,
тихая, что вода, сонная, словно артерия.
Что осталось после нее? Не бог весть какие долги,
книги, карты. Долги я выплатил постепенно.
Какие-то там друзья, какие-то там враги,
откровенно сказать, я не знал их, а должен, говоря откровенно.
Какие-то вещи, вываленные, будто в тоске, в уголке,
календарик с датами месячных, чтобы я не мог ошибиться,
я взял себе ее бритву и, сжимая ее в руке,
