Они горды, они своей причастны
Особой славе, принятой в бою,
И той одной, суровой и безгласной,
Не променяли б даже на твою.
«<…> Люблю Вас, как душу свою», — говорится в письме Николая Федоровича Беликова («Я солдат, прошел всю Отечественную войну»), присланном в 1969 году, четверть века спустя после Победы, и вклеенном адресатом в свою рабочую тетрадь, — можно только гадать, с каким чувством!
После этой поистине всенародной известности в шестидесятые годы пришла к поэту и совсем новая, порожденная его редакторской деятельностью в «Новом мире».
Именно благодаря Твардовскому к читателям сквозь все цензурные преграды прорывались многие замечательные произведения. Это, собственно, началось еще в пору его первого пришествия в журнал, когда были напечатаны дотоле повсюду отвергнутые овечкинские «Районные будни», открывшие новую эпоху в литературе о деревне, и роман Василия Гроссмана «За правое дело», впоследствии дорого обошедшийся и автору и редактору.
В шестидесятые же годы у Твардовского было множество «крестников», наибольшую известность из которых получил Солженицын. Публикации «Одного дня Ивана Денисовича» (название, придуманное Александром Трифоновичем) предшествовало, по его горделивому свидетельству, «преодоление всего того, что всем без исключения вокруг представлялось просто невероятным».
Одна из дневниковых записей последующих лет о «родительском» в редакторской деятельности скупа. И как не прибавить к ней иную, пусть и относящуюся совсем к другой области — «единоличного» хозяйствования поэта на даче: «Помогаю кустам смородины высвобождаться из-под сугробов, осевших, подтаявших, но задубевших сверху, медлящих»?
А дело было на исходе пресловутой оттепели, когда, как обеспокоенно записывал Твардовский, несколько «подтаявшее», «оттесненное, но не желающее сдавать позиций старое приобретает особую судорожную активность самоутверждения».
Вскоре оно вполне оправится — наступит брежневский застой, и «кустам» смелых и честных дарований потребуется еще больше самоотверженных родительских забот.
«Обсуждение названия для повести Можаева, но все только так, для порядка», — горестно заносится в тетрадь в пору суда над Синявским и Даниэлем [1] , когда появление на свет можаевского Федора Кузькина кажется маловероятным. И отнюдь не всегда дело, как в этом случае, улаживалось: «„Живой”, за которого мы так опасались, кажется, проходит — радость».
«О нем, конечно, не может быть и речи», — записывает Александр Трифонович в последние «хрущевские» месяцы после долгой, занимающей в его тетрадях огромное место, борьбы за публикацию солженицынского романа. И никакие перемены «вверху» облегчения не приносят.
«Иногда изумляюсь и пугаюсь: как наш журнал живет, да еще карабкается на какую-то ледяную гору и что-то нет-нет да и выдает при таком крайнем неблагожелательстве и даже ненависти со стороны „верха” или „полуверха”, во всяком случае, со стороны вышеназванного (чиновнического. — А. Т. ) „слоя”. Тяжко, мучительно, иной раз сил нет». Однако тут же, не без «гордыни»: «Но, объективно говоря, можно гордиться такой долей».
Доля, и в самом деле, исключительная! В сгущавшейся застойной атмосфере на журнале Твардовского сосредоточилась ненависть «вурдалаков» (так поэт неоднократно аттестует противников — не просто своих, но и вообще «правды сущей» в искусстве), но, с другой стороны, и все возрастающие уважение и любовь читателей.
Александр Трифонович никогда не был «делопроизводителем собственной славы», как едко окрестил одного коллегу: ему присуща склонность, как в стихах сказано, «сурово спрашивать с себя» и не обольщаться успехами. Он и в тетрадях не преминет заметить, что, по его мнению, в журнале «видят более того, что в нем покамест есть, — от великого желания иметь в его лице то, чего еще нет».
Вместе с тем поэт вполне осознает, что «определился в глазах многих как некоторое явление не только внутри литературного круга».
«Вы — совесть нашей эпохи», — пишет ему старая учительница В. Немыцкая. И это были не громкие слова! Недаром к журналу Твардовского и к нему самому тянулись, а порой — жались самые разные талантливейшие люди — Михаил Ромм, Эмиль Гилельс, Борис Бабочкин (знаменитый «Чапай»), адмирал И. Исаков, «Диссидент» П. Григоренко…