, откуда три дня назад. Эта, честно сказать, намного лучше: ни грязи, ни мата, ни постсовковой гнили окрест. Эта — мирволит тебе. Та — словно
с трудом тебя терпит.
Где-то закаты с зорями
в смычке средь бела дня
и дом, заселенный хворями,
поджидающими меня.
Это как же я любил когда-то Россию, что в 1990 году так легко и просто все тут бросил и к ней вернулся?
“Наш разум почти всегда обманывает нас меньше, чем все другие софисты” (Руссо. Через 40 лет стал перечитывать “Новую Элоизу”).
Одна швейцарка отправилась в Россию в 70-е гг. с одной целью — пострадать . Мол, хочу на собственном примере узнать: что же это такое — страдание. Сойдясь с богемным алкоголиком, я думаю, она вполне узнала это (в пропорциональной ее возможностям мере).
27 января, воскресенье.
Вчера вечером были у нас в гостях две французские пары. Вполне милые, интеллигентные (Жан в начале 90-х был представителем Международного валютного фонда в Москве). Слово за слово — вспомнили бомбежки Сербии. “Европа уже допустила одного диктатора, уничтожившего евреев, цыган. Она не могла допустить, чтобы теперь произошел еще и геноцид албанцев” (Т. е. Милошевич — второй Гитлер.) Каким же образом так крепко вложили европейцам (да и не им одним — вот и Иосифу Бродскому) в головы эту несусветную туфту, что они и по сегодня одобряют бомбежки Белграда, древних монастырей Косова? Неужто албанцы одни придумали весь этот убойный спектакль? Нет, ведь кто-то им подсказал. Как-то инсценировали то, что стало для мирового обывателя-гуманиста неотразимым аргументом — в пользу разгрома Сербии.
Дура Европа с упорством, достойным лучшего применения, роет себе могилу.
28 января, 820 утра.
Сейчас сон: маленькая тусклая фотография какого-то зэка. Объясняют: это младший брат Федора Сологуба по прозвищу Пенсик . Оставил короткую записку-воспоминания. Скончался в лагере.
“В тебе есть одновременно все, что ведет к богатству, и все, что внушает к нему отвращение. <…> Долг каждого — любить родину, быть неподкупным
и смелым, хранить ей верность, даже ценою жизни” (Руссо).
Но в том-то и дело, что “ценою жизни” (жизней!) оплачивается не любовь, часто — к Родине, а продление власти негодяев, стоящих у ее руля. Жертвовать жизнью для Родины — благо; ради них — глупость: не стоят они не то что “твоей жизни”, но даже выеденного яйца.
“Личные добродетели часто бывают еще возвышеннее, когда человек не стремится к одобрению окружающих, но довольствуется лишь собственным своим свидетельством”.
