Не скажу, что я “утомлен” (другое время, старею, видимо, позже Леонтьева), но уязвлен — это правда. И во всех трех “номинациях” есть у меня хорошо знакомые современники.
Патриархальная наивность человека XIX столетия (пусть даже и проницательного): “Все усовершенствования новейшей техники ненавижу всей душою и бескорыстно мечтаю, что хоть лет через 25—50—75 после моей смерти <…> сами потребности обществ потребуют если не уничтожения, то строжайшего ограничения этих всех изобретений и открытий” (К. Леонтьев). Не предполагал простак, что именно “изобретения и открытия” будут впредь диктовать обществам правила , а никак не наоборот. И остановить техническое самоистребление человека не будет способна никакая госдиктатура.
27 июня, 23 часа.
В постсоветском культурном социуме мой порыв не нашел эффективного применения. Когда в 90-м я вернулся , то обладал такой жаждой бескорыстного служенья, что никто мне не верил; я выглядел анахронизмом времен… антисоветской интеллигенции, белой вороной, с нелепостью, принимаемой за лукавство. Политически я просматривал далеко вперед, но вокруг себя ничего не видел лет пять, т. е. не видел масштабов воровства окрест, как формируется олигархия.
Когда в 1988 году на Афоне отец Илиан вдруг сказал: “Самая хищная сила там сейчас — комсомольцы”, я счел это за милое юродство. А это были готовые на любой масштаб хищничества дельцы.
30 июня , понедельник.
Леонтьев — Розанову (14.VIII.1891): “Если я, оставшись у Троицы, к Рождеству увижу, что у меня найдутся вольные деньги, то возьмите у меня, сколько будет нужно <…> на прожиток в гостинице в течение недели <…> и будемте разговаривать каждый день раза по два, или хоть по вечерам без умолку от 6 до 11”. Поразительно! 35 часов считай “непрерывного” разговора. Перевелись теперь люди, способные к таким продолжительным беседам, пусть даже и с избранным человеком.
С Бродским мы проговорили 4 часа, я чуть не опоздал на самолет, но, во-первых, и выпили хорошо, а во-вторых, “все” друг другу тогда уже и сказали (Бродский: “Первый разговор за 10 лет”). Да, боюсь, и на разговор с Розановым или Леонтьевым — на дольше бы меня не хватило.
И это не только по глупости, по необразованности… А ушла культура разговора, как и культура письма.
(Окончание следует.)
