что ему отвечать. В его вопросе может звучать все что угодно: тоска, угроза, жалоба, недоумение, мольба — это не имеет абсолютно никакого значения в том смысле, что топографу все равно нечего ответить. Может быть, отсюда и растущее недоверие пространства?.. И только когда пространство, наконец, поймет, что наш бег, наше убегание от него, наше уклонение от ответа и есть самый искренний ответ, потому что никакого другого мы не знаем, вот тогда-то, убедившись в нашей искренности, оно перестанет задавать вопросы, испытывать и пытать нас и станет нам доверять. <…> И тогда будет новое пространство, новое зрение, новая жизнь...»
«— Простота в том, что топография — это только честность и выносливость, крепкие мышцы. Все остальное — лирика.
— Что значит „честность”?
— Это когда не выдаешь желаемое за действительное. Когда видишь и принимаешь все как есть. Не мудришь и не выдумываешь. И если это „тегеран”, значит это „тегеран”. В самую первую секунду это еще то, что есть на самом деле, а уже во вторую — ты сам, твоя стень».
Согласно толковому словарю Даля — а заодно и эпиграфу романа, — стень — это тень человека; больной, хилый, испитой или изможденный человек; подобие человека, привиденье и притом более в значении своего двойника; отраженье, образ, вид человека в зеркале...
Я не зря начала эту рецензию вымышленной историей болезни. «Стень» — это история человека нездорового. Больше того, человека, живущего среди людей-теней. Среди актеров театра, в который они попали помимо своей воли. Среди двойников-доппельгангеров. Топография в этих условиях — почти единственный способ освоить окружающую реальность и если не укорениться в неверной Лидии, то по крайней мере найти свой Мадрид, свою «Индию духа».
Не навязывая своей интерпретации, тем не менее… мне кажется, что постоянно возникавшие в ходе чтения аллюзии, отсылки памяти к «Улиссу» Джойса, «Игре в бисер» Гессе, «Самопознанию Дзена» Итало Свево не случайны. Чтение не лёгкое, заставляющее возвращаться к уже прочитанному, чтобы отслеживать линии, по которым движется герой. И похоже, он, Илья Тимницын, уже понял, как использовать опыт своих путешествий.
«Решение пришло само собой с неожиданной стороны. Зимой Тимницын время от времени возвращался к летней задумке написать биографию Плуга... Против воли Тимницына и не собираясь с нею считаться, шаг за шагом завязывалась какая-то совсем другая история, в центре которой, потеснив Плуга, оказался двойник самого Тимницына, потянувший за собой целую вереницу теней Алхимова, Жижина, Лиды, Гарнизонова и прочих. Все это было еще очень сыро, неопределенно, но какие-то разряды уже пробегали по будущему повествованию, с каждым разом все четче обозначая и высвечивая его примерные контуры, те силовые линии, по которым оно могло бы развиваться...»
Марина БУВАЙЛО
[1] Этот термин также использует одессит Олег Губарь: «Окрестности свалок хроносодержащих пресервов отчётливо фонят — вероятно, так же, как особые зоны метатопографической (метафорическая топография) карты города, составленной Серёжей (тут должна быть фамилия, но поскольку роман свой автор выпустил под псевдонимом, опустим ее, уважая желание автора. —
(Г у б а р ь О л е г. Second Hand. — «Дикое поле», 2002, № 1 < http:// www. dikoepole. org/ numbers_ journal. php? id_ txt=13 >.) Одесса, послужившая прототипом Лидии в романе Шикеры, очень ощутимо присутствует у авторов- одесситов, во всяком случае, в текстах 80 — 90-х, причем скорее как полноправный персонаж, чем как фон.
Корабельный инвентарь Кукулина
И л ь я К у к у л и н. Бейдевинд. Стихотворения 1988 — 2009 годов. М., «АРГО-РИСК»; «Книжное обозрение», 2009, 64 стр.
