большевик: мы для них – что-то вроде колдунов. Самого Ленина революционные матросы считали «шутом гороховым»; Троцкий как «жидовская морда» еще менее был для них «свой». Обоих грозили вздернуть, если они сделают что-то, что им, матросам, будет не по нраву. Так им до поры до времени казалось: что большевистские вожди выражают их интересы или, скорее, прихоти и можно будет легко их скинуть, если появится в том нужда. Так и крестьянству в значительной его части казалось – пока не обрушились на деревню продразверстки и не стали бесчинствовать комбедовцы. Тогда оно дистанцировалось от большевиков, а во многих случаях даже подымалось на восстания против них. Даже рабочие, особенно квалифицированные, чью «диктатуру» якобы осуществляли большевики, чем дальше, тем больше к ним охладевали.
В основной своей массе народ занял выжидательную позицию: ни красный «жених», ни белый не был ему мил и понятен. Показательно, что когда белые наступали, массы красноармейцев перебегали к ним, а когда военное счастье склонялось на сторону красных, отток дезертиров шел в другую сторону.
«Народ стоял в стороне», - констатирует Деникин в «Очерках Русской смуты».
С. Е. Трубецкой в своих воспоминаниях приводит мнение одного белого офицера-разведчика, хорошо знакомого с положением в белых и красных тылах: Белая и Красная армии – два сражающихся скелета, каждый из которых может рассыпаться даже от легкого удара [7] . Вероятно, в определенном смысле это верное сравнение: белая и красная стороны не были «одеты» плотью народной поддержки и потому оставались хрупкими в военном отношении. Моментами казалось, что будет повержен красный «скелет», но в конечном счете оказался повержен белый.
Глядя назад из нашего времени, видим, что болезненный для народных масс вопрос о социальной справедливости реально мог быть решен только на белой стороне. Как именно он решился бы, зависит от того, какие политические силы в нем возобладали бы. Потому что в политическом отношении движение, именуемое Белым, в действительности оставалось разноцветным: в нем были и сторонники самодержавной монархии, и монархисты-конституционалисты, и либеральные республиканцы, и, наконец, социалисты (эсдеки-меньшевики и правые эсеры). Правда, некоторые социалисты не шли на сотрудничество с белыми генералами, но было много других, кто или воевал под их началом, или занимал те или иные административные должности в рамках белых режимов. Да и среди белых генералов, а еще больше офицеров (даже элитных полков) было немало тех, что сочувствовал эсерам. Так что в Белом движении фактически были представлены все цвета политического спектра – кроме цвета безумия.
Впрочем, и красный цвет можно было заметить в белых рядах – только без патологической густоты. Лучшие полки в армии А. В. Колчака – ижевско-воткинские, состоявшие из рабочих, шли в бой под красным флагом, хотя для официальных церемоний выстраивались все-таки под триколором.
Кто же в таком случае были белые? Объединяло ли их что-то, кроме антибольшевизма? Имелось ли у них свое Лицо? И главное: какое завещание они нам оставили?
«Как ныне сбирается вещий Олег…»
Критики Белого движения любят цитировать В. В. Шульгина, сказавшего, что его начинали «почти святые», а заканчивали «почти бандиты». Но из сказанного не вытекает, что первые с течением времени превратились во вторых. Хотя бы уже потому, что заканчивали Белое движение, за малым исключением, физически другие люди. Дело в том, что добровольцы, офицеры и солдаты, составлявшие костяк Белой армии, были относительно немногочисленны (даже в период деникинского наступления на Москву число их не достигало 20 тысяч – по меркам 17-го года это примерно одна дивизия), а так как белое командование стопроцентно могло полагаться только на них, оно постоянно бросало их на самые ответственные участки фронтов. Без малого три года элитные части – корниловцы, алексеевцы, марковцы, дроздовцы – почти не вылезали из боев. Естественно, что они несли огромные потери. Некоторые подразделения полностью обновляли свой состав в продолжение нескольких месяцев. Неудивительно, что, когда дело подошло к финалу, подавляющее большинство тех, кто начинал Белое движение, или полегло на полях сражений, или превратилось в инвалидов.
О тех, кто его кончал, я скажу ниже; пока же замечу, что, приводя слова Шульгина о «почти бандитах», следует помнить, что белые, естественно, сохраняли традиционные черты русского человека, среди которых не последнее место занимала склонность к самооплевыванию.
Начало начал Белого движения связывается с приездом генерала Алексеева на Дон 2 ноября (15-го по новому стилю) 17-го года, где он приступил к формированию добровольческих отрядов. А как реальная военная сила белые заявили о себе в период легендарного Ледяного похода. В ночь на 10 февраля 18-го года [8] с песней «Как ныне сбирается вещий Олег» новорожденная Добровольческая армия выступила из Ростова в южном направлении – пока лишь с целью сохранить себя от наседавших на нее со всех сторон красных. Первые двадцать верст впереди шел пешком Корнилов: вчерашний главнокомандующий четырнадцатимиллионной армией возглавил войско, которое впору было назвать потешным, если исходить из его численности: всего-то три тысячи человек.
Но воевали «потешные» примерно. Вероятно, это было последнее русское войско, которое побеждало уменьем, а не числом. Добровольцы считали достойным себя противника, имевшего пяти-, десяти- и даже двадцатикратный перевес в численности. Их вели лучшие русские генералы, прошедшие Германскую войну и сумевшие быстро понять и освоить специфику войны гражданской [9] . Среди них были самые отчаянные офицеры, подобно древнему герою не спрашивавшие «сколько врагов?», но – «где они?». Не кто иной, как председатель Реввоенсовета республики признавал: «Отдельные белые роты, состоявшие сплошь из офицеров, совершали чудеса» [10] .
