они могли бы противопоставить идеологии большевиков; потому-де и проиграли. Но идеология большевиков, основанная на сугубо головных схемах, отнюдь не обладала доходчивостью; они брали другим – нахрапом, броскими лозунгами, изворотливо менявшими одну ложь на другую, настойчивым пробуждением отложенных «запасов» самой черной зависти и злобы, всегда дремлющих в человеках. При этом они выступали в обносках шестидесятников – «наивных благодетелей человечества», как сказал о них Г. П. Федотов, глуповатых, чуждых высокой культуры, но гуманных и демократически ориентированных. Для большевиков это были именно обноски с чужого плеча.
Что касается белых, то их политическая «многоцветность» не позволяла им выработать какую- то единую идеологию. Тем не менее общая платформа у них была (хотя социалисты могли считать ее своею лишь частично) – назовем ее метаидеологической.
В статье 1926 года «Белая идея» Ильин писал: «Белое дело требует, прежде всего, белого духа. <…> Дух может и не иметь политической программы; но он имеет свои основоположения, свои неоспоримые аксиомы. Формулировать эти аксиомы значит вы-говорить нашу идею . Эта идея редко нами выговаривается; но живет она во всех нас, в нашем чувстве, в нашей воле, в наших поступках» [23] / Попробую выговорить эту идею, глядя с «высоты» сего дня.
Но прежде о том, почему белые называли себя белыми. У Ильина можно найти чисто русскую этимологию слова «белый», но ведь было и другое его значение, «переводное» - с французского. Известно, что впервые «Белой гвардией» назвал себя отряд студентов, сформированный в дни октябрьских (точнее, 27 октября – 3 ноября) боев в Москве на территории университета. Студенты – люди ученые, историю знали.
Несомненно, французский пример витал перед глазами некоторых участников Белого сопротивления. Вот что писал один из них, офицер-дроздовец Я. Репнинский:
Несем мы знамя с белой лилией,
Девиз наш: мир и чистота,
В нем труд, любовь и красота,
В нем к голубому небу крылья [24] .
Близкий мотив находим и в «Лебедином стане» Цветаевой:
Бледный праведник грозит Содому
Не мечом – а лилией в щите!
Лилия в ее геральдическом «призвании» - не нашего поля цветок. Белое знамя с тремя золотыми лилиями – знамя Бурбонов и, соответственно, французской контрреволюции, ставившей перед собою чисто реставраторские цели. Между тем наше Белое движение, как уже говорилось, далеко не было реставраторским; или, точнее, чисто реставраторские вожделения испытывало лишь незначительное меньшинство его участников.
Тем не менее было нечто общее, что объединяло французскую контрреволюцию с нашим Белым движением в основном его течении [25] . Это общее можно определить как почитание Духовной вертикали и чувство преемственности, связывающее настоящее с прошлым; выборочным, скажем так, прошлым. Казалось бы, французская аристократия, давно уже ставшая скептической и фривольной, не лучшим образом была подготовлена к тому, чтобы противостоять революционному богоборческому режиму. Но революция преобразила ее: как позднее выразился Ш. Монталамбер, аристократы вспомнили, что они потомки крестоносцев и не должны уступать семени Вольтера. И надо отдать им должное: они хотя бы показали, что умеют достойно умирать на эшафоте.
Французская контрреволюция, в отличие от нашего Белого движения, отвергала демократическую горизонталь. Лишь позднее, на протяжении XIX века, французская мысль, в лице Шатобриана, Токвиля, Тэна и некоторых других авторов, пришла к тому, что можно и должно сочетать демократическую горизонталь с Духовной вертикалью. Шатобриан, например, писал, что «надо суметь примирить гражданина Сципиона с шевалье Баярдом» [26] .
В нашем Белом движении демократическая горизонталь с самого начала обозначилась очень четко. Примечательно, что в первых после Октябрьского переворота выступлениях Ильина среди принципов, на которых должно быть основано антибольшевистское движение, впереди поставлены
