использовать сноски и примечания (привычная практика), которые раскрывали бы значения всех терминов?» (cм.: http://w-cafe.ru/sorted/63 ).
Мои претензии к этой безусловно полезной работе иного рода. «Борис Рыжий — явление типично-уникальное для России, как М. Лермонтов, Я. Полонский,
Ап. Григорьев, К. Случевский, И. Анненский, А. Блок и другие, он не описывал мир, даже не познавал его — Борис Рыжий в поэзии сразу же ухватил быка за рога: он взял жизнь за смерть, а смерть — за жизнь », — вот примерно в таком патетическом духе (курсив в цитате мой. — А. В. ) и исполнена монография. Почему я невольно улыбаюсь, читая такие обороты? Этого не объяснишь. Допустим, у меня такое извращенное чувство юмора.
К счастью, там есть и подробное жизнеописание поэта, и специальная «Хроника трудов и дней Бориса Рыжего», и библиография. Вообще — фактография интереснейшая (любой пишущий о Рыжем теперь просто обязан прочесть монографию Казарина), но интерпретации приводимых фактов, свидетельств и пр. зачастую… не могу найти другого слова — перпендикулярны фактам. Курсив опять мой: «В. Блинов говорит о том, каким мужественным и отчаянно, бесшабашно дерзким и смелым мог быть Борис: когда возвращались из УПИ, в течение получаса Владимир вытащил, вырвал Бориса из трех драк, инициатором которых был сам Борис . Отчаянная задиристость поэта, его неожиданные для всех легкие и стремительные, „кавалерийские” наскоки на огромных мужиков — это, скорее всего, следствие внутреннего психологического и эмоционального напряжения в сочетании с невероятно сложным и трудным (невыносимым) состоянием, когда тебе не пишется».
Вообще-то, все это как-то иначе называется (молчу, молчу…), но в рамках добровольно избранной Юрием Казариным апологетической парадигмы ничего другого он сказать не может, оставить приведенные им свидетельства совсем без интерпретации тоже неловко, а исключить из книги такие свидетельства ему не позволяет исследовательская добросовестность. Ситуация безвыходная. Ну ладно, ладно… пусть это будет — поэту не пишется. (И прохожему (?) — в морду, в морду…)
Ю р и й Ю р ч е н к о. «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма. СПб., Издательская группа «Азбука-классика», 2010, 256 стр.
«Своим эссе, скорее похожим на яркое детективное литературоведческое расследование, Юрченко разбивает расхожее суждение о том, что Пастернак соучаствовал в создании мифа о Сталине, но не принимал участия в разоблачении этого мифа. Привлекая к стилистическому анализу языковой фон и документы эпохи, немецкий оригинал Гете, другие переводы „Фауста”, Юрченко показывает, как в своем переводе акта пятого знаменитой трагедии Пастернак зашифровал ответ Тирану. Это ответ Поэта „строителю адскому”, который „достоин без пощады уготованного ада”», — издательская аннотация дает вполне адекватное представление о замысле книги.
Это тот случай, когда частности, подробности интереснее основной концепции. Читать книгу, следить за ходом мысли Юрия Юрченко и увлекательно и познавательно. Но то, что вполне очевидно для исследователя, так и не стало очевидным для меня. Более того, в предположении, что Пастернак и впрямь в 1948 году зашифровал в переводе «Фауста» свое отрицательное отношение к Сталину, мне видится какой- то трагикомический оттенок: ведь так зашифровал, так зашифровал, что столько десятилетий никто не расшифровал, не догадался.
Кроме того, если Фауст — это Сталин, то получается, что Сталин — это Фауст. Или в предыдущих актах он не Сталин, а в пятом уже Сталин? Юрий Юрченко считает, что можно говорить не об обычной переводческой работе, а о драматической поэме Пастернака , созданной на основе пятого акта. «Но допустим, — спрашивает в „Литературной газете” Андрей Воронцов, — что Пастернак всё же изобразил в 5-м акте под видом Фауста Сталина. Тогда почему, скажите на милость, он „против Сталина”? Разве в переводе Пастернака душа Фауста в финале не спасена ангелами? Или его искушение, как и у Гёте, изначально не было „попущено” Богом?» Вообще-то, справедливо спрашивает.
В и к т о р Б а д и к о в. Есть беспокойство… Стихи. Алматы, 2009, 114 стр.
«Для казахстанских писателей эпохи перестройки, обретения и становления суверенитета Виктор Бадиков большая фигура», — пишет в предисловии поэт Владимир Воронцов. Критик, литературовед Виктор Владимирович Бадиков (1939 — 2008), автор книг «Поэтика прозы Ю. Олеши» (Ольштын, Польша, 1983), «Авторское сознание и социальный заказ. Запрещенная советская литература 20-х годов» (Алматы, 1997), писал также и прозу («Эхо жизни», Алматы, 2007), и стихи. «<…> неподдельное жизнелюбие, простота и доступность стихотворений Бадикова выдают в нем большого поэта», — тут есть несомненное ритуальное преувеличение, свойственное жанру издательских аннотаций, тем более понятное, что книжка вышла почти сразу после смерти автора. Во время моих поездок в Казахстан я слышал, с каким уважением произносили молодые литераторы эту фамилию, как много он для них значил, какая это потеря. И все- таки… он — поэт не большой (с «не» раздельно).
