сейчас надо наложить. Ох, дура я была, что согласилась такого опасного в дом взять. А как не взять, если страдает человек? Стыдно не взять. До сих пор помню ту девчушку, в кровь избитую... ну распутница, ну висит на ней молва как тяжкая колодка... а все равно душа живая, больно ей было, страшно... уж наверняка страшнее, чем мне, не желавшей перед соседями осрамиться... Куда она из города ушла? Где обретается... или где кости ее гниют... Уж три года, как оно тянется, думала, забуду... нет, ворочается внутри...
— Чтобы больше не смел о боге своем никому рассказывать! — велела я. — А то и вправду выставлю. Видать, и впрямь тебе слишком по мозгам досталось. Это ж надо такую чушь выдумать, что Бог нищим вырядился, да ради кого — сына непокорного, которого полагается палками...
Тут я запнулась. Ведь и наши боги нет-нет да и принимали человеческий облик. Хозяин Молний такой уловкой скольких девушек перепортил... Видит дуреха статного красавца с бледной кожей — ну и млеет. Потом, конечно, не позавидуешь. Или та же Ночная Госпожа — любит она в образе старухи нищенки по белу свету шастать. Все вынюхивает, все высматривает...
— Я тебе больше того скажу, — возразил Алан. — Он не просто вырядился, Он и впрямь стал человеком. Не притворился, не чары навел, а по-настоящему, от земной матери родился. Самое настоящее у Него было тело, и знакомы Ему были и голод, и жажда, и боль, и душевные терзания...
— И где ж то случилось? — хмыкнула я. Глупо, но занятно. Ничего подобного мне слыхать не доводилось.
— Там, откуда я родом, — усмехнулся Алан. — В очень далекой земле... Давно это у нас случилось. Во все концы земли об этом весть пошла, да вы на отшибе... за огромным океаном... вот только сейчас и до вас добралась.
Похоже, он не врал, он и в самом деле верил в свои слова. Я, конечно, не ведьма, а обманщица, с духами не знаюсь да и не шибко в них верю, но вот умею чувствовать, когда говорят искренне. Что ж, значит, и в самом деле повредился умом. Жалко. Человек-то, по всему видать, хороший, добрый... такой бы наставнику понравился. Может, наставник Гирхан и сумел бы исцелить его разум, а мне такое не по силам. Так... нахваталась кое-чего.
—?Ну и что же, стал он, твой бог, человеком... Богом, значит, быть перестал. Тогда о чем же ты вообще толкуешь? Был бог, стал человек, а человек рано или поздно помирает. Много лет, говоришь, прошло?
Алан взглянул на меня виновато:
— Трудно мне, тетушка. Трудно сразу все объяснить... Тут говорить надо много, слова подходящие искать. На каждый мой ответ у тебя дюжина вопросов наберется... Да, Он стал человеком, но не перестал быть Богом. Как человек Он страдал, жаждал, томился духом, а как Бог был превыше человеческой немощи. А потом Его убили... жестоко казнили, и как человек Он умер. Но Он ведь не только человек, но и Бог. И поэтому через три дня Он воскрес, ожил. Он собой победил смерть. Каждого, кто Ему верен, Он воскресит, и воскресшие люди будут с Ним вечно, в небесных садах...
И понеслось... Не прерывала я его, сперва чтобы понять, насколько и в какую сторону ум его попортился, а затем уж и самой мне занятно стало. Впрочем, этак и заразиться можно, наставник предупреждал: безумие может и на другого перекинуться.
— Вот что, — решительно заявила я, — глупостей и несуразностей ты тут немало наговорил. Беда в том, что найдутся те, кто поверит. Да ведь и нашлись уже, недаром молва о безумной вере вашей вперед тебя до Огхойи доползла.
Я пожевала губами и добавила:
— В одном ты прав. Жестоки наши боги и равнодушны, невозможно их любить... да и верить им надо с опаской. А любить да верить хочется, защиты хочется... Вот и пойдут люди за тобой, пойдут за глупой сказкой.
И угодят на колья, на плаху да в смертные ямы. Говорила же тебе, не одобряет наш государь новых верований. Поэтому держи рот на замке. Сам в это веришь — ну и молчи, не губи людей. Что тебе неймется-то?
— Нет уж, молчать я не буду, тетушка, — тихо произнес Алан. — Я ведь специально пришел... в ваши края. Жалко мне вас... Хорошие ведь люди... но гибнете... А то, чем грозилась ты... За вечную радость быть с Ним не страшно и на муки пойти...
— За других-то не решай, бестолочь! Тебе, может, и не страшно, а каково людям будет? Они ж как дети, люди-то, сердцем загораются, а о последствиях не думают. А потом уж поздно плакать, суровы законы государевы.
— Не понимаешь ты меня, тетушка, — вздохнул Алан. — Ну ладно... Если прогонишь, я не обижусь, дальше пойду...
— Хватит болтовни, — оборвала я его. — Лучше ранами твоими займемся. Где там твой ленивый мальчишка? Эй, Гармай! Теплую воду, живо!
