Рудаков под аплодисменты принял дар. Бюст Белинского был не выше стакана.
Потом Рудаков раздавал автографы.
Потом в узком кругу работников библиотеки он пил чай с печеньем. Коньяк, предназначенный для почетных гостей, тоже не преминул обнаружиться на столе. Беседа была задушевной.
За разговорами о геополитике, провожаемый библиотекаршами до метро, он и не заметил, что ветер стих. Стало скользко, однако. Полная дама в брючном костюме долго не хотела отпускать его одного.
Турникет, со своей стороны, почему-то не хотел его впускать. Вмешалась дежурная.
Абсурд не всегда деструктивен, он иногда конструктивен, иногда он спасение для человека. От этой оригинальной мысли Рудакова отвлекло звонкое объявление: всех на эскалаторе учили не касаться оставленных вещей и не подходить близко к краю перрона.
Держась за поручни, он по своей вагонной привычке ревностно вычислял отношение читающих к слушающим — получалось оно не пользу первых, а точнее, равнялось нулю — за досадным отсутствием сегодня в вагоне что-либо читающих; если, конечно, не причислять к ним разгадывателей кроссвордов.
Во дворе из люка валил пар. Пар — до сих пор. Он и утром валил.
Между вторым этажом и третьим Рудаков был вынужден перешагнуть через бомжа, притулившегося около батареи. Рудаков этого не любил, но всегда был готов, раз дело такое, с этим мириться.
Вчера на многолюдной улице ему повстречался бородач, несший на плечах — именно так! — мешок с мусором. Он попросил у Рудакова сто рублей, чтобы “уехать отсюда”. Рудаков не дал. Тогда тот сказал Рудакову: “Ты злой, брат”.
Кто-то поднимался на лифте. Значит, работает. Рудаков думал, что нет. “Ну ладно”, — сказал себе Рудаков, поднявшись на пятый.
Сволочь какая-то залепила звонок жевательной резинкой. К счастью, звонок не нужен был Рудакову — он открыл дверь ключом.
Пахнуло мылом.
Рудаков прошел по прихожей, оставляя следы на линолеуме, — мыльная лужа давно высохла.
Он держался спиной к дверному проему, ведущему в кухню, чтобы там не увидеть веревку. Завтра снимет, завтра все уберет.
Упал, не раздеваясь, на тахту и провалился, как в яму.
Завтра, все завтра.
БЕЛЫЕ ЛЕНТОЧКИ
Ксюшу укусил клещ.
Уж лучше бы два клеща укусили Глеба. Он так и сказал: “Лучше б меня два клеща укусили”.
Клещевая атака на Ксюшину ягодицу была позловреднее почти непрерывного дождя, со среды до пятницы омрачавшего всем пятерым отдых.
И вовсе не потому, что клещ обязан был быть инфицирован вирусом энцефалита, — в это никто, кроме Ксюши, не верил, просто надо знать, какая Ксюша ранимая.
Даня и Таня, а также дизайнер Зайнер, не говоря уже о Глебе, пытались кто как мог успокоить
