— Представим автора книги сегодняшним утром. Он, или как вам удобнее, пусть буду я, в общем, этот персонаж провел бессонную ночь. Тяжелые мысли и все такое. Утро настает, мрачное, холодное… ну и… — Рудаков сделал жест рукой, всех приглашая к сотворчеству, — наш персонаж закономерно решает…
— Принять снотворное, — громко сказала пожилая женщина в первом ряду и засмеялась.
— Повеситься, — сказал Рудаков и засмеялся тоже.
Он окончательно ожил. Его глаза заблестели.
— Вот что такое творческая кухня писателя, — объявила Магда Васильевна. — Так рождаются сюжеты. И почему же он решил, интересно, повеситься? В чем же, объясните, закономерность?
— Решил и решил. Жизнь не сложилась… мало ли что… какая разница… Короче, взял он веревку, сделал петлю, намылил…
— Сейчас не мылят, — сказал в клетчатом пиджаке, — это пеньковую мылили, а из синтетического волокна и так скользит хорошо.
— Век живи, век учись, — пробормотал Рудаков, слегка сбитый с толку.
Все та же в первом ряду подсказала:
— Встал на табуретку.
— Привязал к люстре, — обратился к ней Рудаков, как бы благодаря за поддержку. — Голову в петлю просунул. Стоит. Делает глубокий вдох. И тут…
— Звонит телефон…
— Телефон слишком банально. И тут взгляд его падает на будильник. Он видит часы, и он вспоминает вдруг, что в семь вечера у него выступление в библиотеке. И так тоскливо становится, нехорошо… Ему, конечно, и без того тоскливо, а теперь — просто гадко. За окном какая-то дрянь, ветер, циклон… А ведь придут по такой погоде читатели, будут ждать его, звонить ему, перемывать ему косточки… Подождут-подождут и разойдутся в недоумении. Или еще лучше: к семи уже все известно станет, ну и представьте картинку — вы пришли на встречу с автором, сели, сидите, ждете, появляется Магда Васильевна и говорит: “Вечер отменяется, писатель повесился”. Дикость! Как ни посмотри, все дикость. Вот он и решает, с петлей на шее: надо идти. Схожу вечером, а потом и повешусь. А то неправильно как-то, малодостойно. Надо завершать начатые дела.
— Занятно, — сказала Магда Васильевна.
— А дальше — все как здесь. Пришел, а тут телекамера — спрашивают, как вы меня, этого автора: что вы хотели сказать вашей книгой?.. почему так назвали?.. при чем тут кролики?.. почему “полтора”?.. ваши планы на будущее?.. есть ли тайна у современного человека?.. Он, как я, отвечает, пыжится выразить мысль… Абсурдность ситуации видит лишь он. Ну и тот, кто воспринимает этот рассказ, — по отношению к персонажам этот восприниматель существо высшего порядка. Неплохой мог бы получиться рассказ, пожалуй... если опуститься на землю…
— Напишете? — спросила дама с большой малахитовой брошью.
— Нет, пусть другой кто-нибудь.
— Одна неувязка, — сказала Магда Васильевна. — Этот персонаж должен был поступить проще. Если он такой обязательный, он бы вот что сделал. Он бы позвонил в библиотеку, она уже в десять открыта, и сказал бы, что заболел. Мы бы отменили вечер, и он бы мог тут же повеситься со спокойной совестью.
— Кстати, да, — сказала полная дама в брючном костюме. — Почему же он не позвонил?
Рудаков плечами пожал — не знал, что ответить.
— Потому что абсурд, — сказала старушка, у которой слегка фонил слуховой аппарат.
Магда Васильевна встала:
— На этой оптимистической ноте предлагаю и завершить наш вечер. Позвольте, в посрамление упомянутого абсурда, сказать большое спасибо нашему гостю и подарить ему, разумеется, со смыслом… отнюдь не абсурдный… небольшой бюст Белинского — человека, именем которого названа наша библиотека.
