до тех самых пор, пока вконец не облысело! Но ты касалась меня своей рукой, и я от страха и уд-д- довольствия закрывал глаза, как именно заяц, детеныш зайца, которого взяли на воспитание люди и чью теплоту он склонен считать единственной в мире теплотой. Я жмурился и переставал жевать. Пирожное сладким комком застревало у меня в горле, а кофе тек не в пищевод, а в легкие и наполнял их кофеином. Кофеин моментально всасывался в них. Как это происходило?
Все дело в том, мама, что воздух, прошедший через носовые коридорчики и очистившийся в них, насколько это возможно, от ненужных взвесей, а также крепкий натуральный кофе, даже если он удачно миновал все эти коридорчики и попал сразу в рот, дальше проникает в трахею. Да, мама, именно в трахею, состоящую из хрящевых полуколец. Это неизбежно происходит, если ты погладила меня, а я пью в это время из чашки. Это время твоей теплоты и нежности я пью из чашки, мама, и оно бесконечно, как любовь! И в двадцать пять миллионов моих бронхиол поступает густой горячий напиток, насыщенный сахаром и кофеином! Легкие при этом выглядят как виноградная кисть, наполненная ароматом арабики, робусты или либерики. Да, ароматом зерен кофейных деревьев Аравийского полуострова, Африки, мама, звуками и запахами реки Конго, кофейными миражами Шри-Ланки, Индонезии, Филиппин.
Я смо-о-отрел на тебя только краем глаза! Ты ведь помнишь, я на все в мире смотрю только краем всегда, ободком сетчатки? И никогда не смогу по-другому! Виноград внутри рос, ширился, светился, и я как за-а-а-хотел в туалет!
А когда я вышел оттуда, уже звенел первый звонок. Ты помахала мне рукой издалека, я на всякий случай проверил, застегнута моя ширинка или нет, и побежал к тебе, держа кулаки перед собой, стараясь никого не сшибить. Потому что я мчался огромный, как лакированный танк, такой же тяжелый и стремительный, как он! Я бежал к моей маме! И мы зашли в кинозал.
А там показывали фильм о том, как Ким во время ярмарки влюбилась в мужчину. Я был очарован, подавлен, настигнут! Все это меня застало врасплох! Нет, действительно, это явилось для меня откровением, было неожиданно, я вовсе не предполагал, что это возможно! Но оказалось, мама, что самые смелые мои мечты в сравнении с реальностью пусты и напыщенны! Мечты юноши и естествоиспытателя. Я знал, исходя из собственного опыта, сколь велика может быть разобщенность человека и внешнего мира, но то, что я увидел, меня потрясло! Да она же просто сумасшедшая, хотелось мне радостно воскликнуть несколько раз кряду в тех или иных моментах фильма!
Я видел, чувствовал, что и ты была несколько смущена этим фильмом, его правдой и трогательной красотой, но главным образом — моим присутствием в зрительном зале. Ким была прекрасна, а ты была простодушна в своем смущении и заботе и желании досмотреть до конца.
Я ужасный лесбиян, ма-а-ама, но в эти прекрасные минуты я не чувствовал ничего такого. Только смотрел и смотрел на экран. От кресел пахло темно-синим дерматином, за спиной кто-то курил и щелкал подсолнуховые семечки. Я оглянулся, увидел вверху слепящий квадрат света, распространяющего вперед и в разные стороны свет невозможного прекрасного фильма и чьи-то целующиеся силуэты где-то на последних рядах.
А когда мы вышли из кинотеатра, вернее даже, когда мы выходили из продуваемой сквозняком трубы времени, которая соединяет время до фильма и время после фильма, то в какой-то момент снова оказались в сухой шуршащей осени. Тебе на голову приземлился ярко-желтый высохший, как мумия, рябиновый лист. Ты засмеялась и сказала: а тебе понравился фильм? Да, сказал я, мне понравился фильм. Мне кажется, мама, это был лучший фильм, который я когда-нибудь смотрел в жизни.
Ах, вот как, засмеялась ты легко и заразительно и снова коснулась моих несуществующих вихров, а как же “Семнадцать мгновений весны”? Я застыл от страха и судорожно сглотнул от счастья. И в мои бронхиолы, мама, попала осень. Сухая и странная осень. Она и поныне там. И я никак не могу ее выдохнуть.
Дело в том, мама, что мы внутрь себя вдыхаем атмосферный воздух, однако состав выдыхаемого нами воздуха уже иной. Я думаю, что мои бронхиолы в тот день жадно вдыхали в себя сливочный крем и какао, летящие тени стрекоз, танин, ваниль и робусту, а выдыхали они что? Может быть, закат, кровавый пряный октябрьский закат? Ведь на город стремительно надвигалось ненастье. И от счастья хотелось плакать и смеяться. Но так делать не следовало.
пароходик по имени митя
Время можно смывать с себя горячей водой в замкнутом пространстве без окон. Время и глупую память. Да и почему же не помыться, особенно если готовишь себя к супружеской жизни? Конечно, надо помыться. Мытый человек, он мыслит по-другому и двигается. И Калина, прогулявши между окраинных улочек города весь день, пришел в старую баню. Здесь его знали. Он часто сюда ходил, иногда помогал вязать веники, несколько раз, когда никого не было, помог бабе Лизе вымыть мужскую раздевалку.
По пути зашел в кочегарку к дяде Петру. Тут было тепло. И можно было посидеть, глядя перед собой, молча и тихо. Вообще хотелось немного посидеть и подумать, прежде чем идти раздеваться догола перед множеством мужчин: шахтеров, металлургов, летчиков и моряков, бизнесменов, политических и культурных деятелей современности, которые наверняка сегодня тоже пришли в баню. Они туда ходят почитай каждый день.
Все дело в том, что практическая жизнедеятельность этих людей сопряжена с грязью и ужасами этого мира. Даже лучшие из них грязны неимоверно, и ангелы морщатся, когда слышат их запах! Но люди, люди-то они не плохие! Поэтому чувствуют, что грязны, и ходят безудержно в баню.
