Мне, кстати, редакторская вставка о пародиях на Фета очень понравилась, но можно ли дописывать за автора целые страницы и печатать эссе, не согласовав «правку»?
Вместе с тем учебник пестрит фактическими ошибками. Сулла был диктатором, а не римским императором, как почему-то считает Александр Етоев, автор очень неплохого эссе о Михаиле Зощенко. Кстати, у Зощенко в «Голубой книге» Сулла назван диктатором. Сергей Завьялов почему-то решил, что во время финской войны «СССР выступил <…> в союзе с гитлеровской Германией против парламентского государства». Андрей Рубанов утверждает, будто Солженицын «сидел три года» (на самом деле — восемь лет) и бежал в Америку (на самом деле был выслан в Западную Германию). Вместо того чтобы переписывать статьи за Карасёва, Левкина и Драгомощенко, исправляли бы ошибки, что ли.
Даже лучшие авторы альтернативного учебника время от времени забывали, для какого читателя они пишут. Их намеки, ассоциации, аллюзии не всегда понятны. Вот Майя Кучерская пишет о Николае Некрасове: «Не зря Маяковский, любивший „смотреть, как умирают дети”, звал его в свою компанию». Не только старшеклассники, но, боюсь, и многие студенты, не читавшие стихотворения, которое цитирует Кучерская, и впрямь подумают, что Маяковский любовался умирающими малышами. «Но мы, знающие, какая участь была уготована народу в советских фаланстерах...» — пишет Александр Мелихов. Да кто же знает-то? Дети родились и выросли, когда от «советских фаланстеров» остались только воспоминания. По моим наблюдениям, современный выпускник школы имеет самое отдаленное представление о революции 1905 года, так что же он знает про «столыпинские галстуки», которые поминает Роман Сенчин?
Редакторы, надо отдать им должное, снабдили учебник грамотными и внятными подстрочными комментариями, но за всем так и не уследили. Непонятно, например, почему к слову «соцреализм» сноска есть, а к «неомарксизму» — нет. Редакторы поясняют, что такое Александрийская библиотека, но забывают рассказать о стоицизме.
Эссе Людмилы Петрушевской «О Пушкине» блогеры уже признали провалом. Но слова «провал» и, тем более, «неудача» все-таки не могут передать впечатления от этой странной вещи. Петрушевская предложила школьнику целое собрание пикантных анекдотов о Пушкине и Наталье Николаевне пополам с рассказами о проклятом царизме и диссиденте Пушкине. «Историософский» уровень этого сочинения сопоставим с ответом одного из эпизодических героев фильма «Доживем до понедельника». Даже лексика у них схожая.
Ученик, которому предсказали карьеру нового Юрия Никулина, говорит: «Потом царь опять показал свою гнусную сущность и стал править по-старому».
Людмила Петрушевская: «Да и царюга себя не обижал».
«Пушкин» Петрушевской дискредитирует как автора, так и редакторов, и саму «Литературную матрицу».
«Э-э, разговор про Солжа, Моржа…» — после такого начала с Александром Тереховым, автором эссе о Солженицыне, надо было расторгнуть контракт. Глумливый и развязный тон задан сразу. Иначе, как «Солжем», Терехов Александра Исаевича и не называет. Не нужно быть лауреатом «Большой книги», чтобы понять, какой эффект дает сочетание букв «л», «о», «ж».
Это далеко не первый на страницах учебника выпад против Солженицына. Андрей Рубанов, автор в общем-то хорошего эссе о Варламе Шаламове, несколько раз недобрым словом помянул Солженицына, а заодно и Льва Толстого, завершив эссе и вовсе хамским пассажем: «…в 2000 году надгробный памятник писателю был осквернен, бронзовый монумент похитили. Кто это сделал? Разумеется, внуки и правнуки добычливых Платонов Каратаевых и Иван-Денисычей».
Но для Рубанова Солженицын — герой эпизодический, а для Терехова — главный. Терехов по мере сил оригинальничает, сравнивает Солженицына с Криштианом Роналду, Бритни Спирс, с будильником (это хотя бы понятно), с бампером и даже с микроволновкой. Щедрый на неточные сравнения и нелепые метафоры, Терехов уподобил книги Солженицына пустыне: «…труднопреодолимое, жаркое место, где бедуины жарят лепешки на козьем дерьме: ничего живого, только песок; лучшее место, чтобы сдохнуть со скуки».
Старшеклассник не узнает из сочинения Терехова ни биографии Солженицына, ни сведений о творчестве. Терехов не разбирает ни одной книги Солженицына, его занимает другое: «Первой жене он запретил красить губы и рожать детей». Злорадно поминает костюмчик, купленный на гонорар от «Ивана Денисовича». Во-первых, Наталья Решетовская не могла иметь детей из-за тяжелой болезни, и Терехов, коль скоро изучил биографию Солженицына, это знает. Во-вторых, какое дело Терехову до костюмов Решетовской, как ему не стыдно копаться в чужой постели и чужом кошельке? Да и зачем в учебнике писать о подобном. В своей критике Солженицына Терехов недобросовестен: «…„бронированный лагерник” <… > ночью перед высылкой в Лефортовской тюрьме жестоко страдал из-за низкого изголовья кровати и пересоленной каши». Вот такой получился у Терехова капризный, изнеженный Солженицын. Но автор забывает добавить, что Солженицын перенес рак желудка и бессолевая диета была ему жизненно необходима.
Солженицыну эссе Терехова, понятно, не повредит. Редкий школьник осилит пару-тройку страниц. Терехов писал явно не для подростков. Его читатель — интеллигент, знающий близко к тексту «Бодался теленок с дубом», «Угодило зернышко промеж двух жерновов» и даже биографическую книгу Людмилы Сараскиной. Остальные просто не поймут что к чему, ведь текст построен на отсылках к эпизодам автобиографических книг Солженицына. Редакторы попытались спасти положение, составив подробнейший комментарий — 53 ссылки на 14 страницах. Труд большой, но совершенно бессмысленный: подобно Сизифу, редактор вкатывает на вершину камень очередного комментария, но Терехов следующим абзацем сбрасывает его обратно.
Солженицына многие не любят, Терехов не первый и не последний. Николай Яковлев, автор книги «ЦРУ против СССР», сочинял гадости о Солженицыне гораздо изобретательнее. Вопрос не к автору, а к редакторам. Почему написать о Солженицыне предложили именно Терехову? Зачем напечатали этот
