Несмотря на все цифры, даты, имена, бесконечные географические и прочие названия, книга — авторская. Тут есть и свой ритм. Вот между миниглавками «Ходатайство местных властей о правильном почтовом сношении» и «Образование запасов» (каменного угля и соли), под фотографией «Владивосток. Семеновский покос» расположилась главка «Тигр».
«Новый пост сначала жил среди тайги дремучей. Властелин ее, тигр, наводил панику на первых обитателей. Он почти уничтожил всех местных собак. Он появлялся иногда среди белого дня. Однажды старая тигрица была обнаружена на бухте Золотой Рог, против нынешнего собора (напоминаю, что писано сие в самом начале прошлого века. — П. К. ). За нею бросились „гриденские” собаки (очевидно, по названию корвета „Гридень”, который защищал новый пост от китайцев и маньчжуров. — П. К. ), а за ними строившие церковь матросы, и она была убита. В другой раз большого тигра выследил тот же Я. Л. Семенов (купец, первый частный житель Владивостока, начавший с торговли морской капустой. — П. К. ) с начальником поста Меньшуком, сменившим Комарова, из черной бани, которая находилась в том месте, где в настоящее время находится музей Общества изучения Амурского края [20] ». В примечании к этой главке Егорчев щедро цитирует выписки из дневника К. М. Станюковича (будущего писателя, тогда — гардемарина), сделанные в то же время и посвященные сходной истории.
Последнее десятилетие современной ему жизни города Матвеев описал кратко: его собственные позиции как депутата Госдумы были ослаблены, дела шли плохо. Егорчев пишет, что Матвеева активно травили в прессе: оппозиционно-либеральные настроения обходились ему недешево. Погрохотав на домашней, как бы сейчас сказали, кухне вместе с братом Пилсудского и отцом Хармса, заразившись народовольчеством, он, знаменитый уже как Николай Амурский, в конце концов даже сел в тюрьму. Книгу эту Николай Петрович писал после освобождения в 1908-м, и было ему тогда всего лишь 42 года.
В предисловии к книге (статья «Клан Матвеевых») безвременно ушедший приморский писатель Борис Дьяченко (1949 — 2001) очень подробно и увлекательно рассказал об этом человеке, успевшем уехать в начале Гражданской войны в Японию и умершем там зимой 1941 года. Дьяченко напомнил и о тех, кто пошел от «матвеевской ветки»: о сыне-поэте, футуристе Венедикте Марте, — он не уцелел в сталинской мясорубке, о внуках-поэтах — Иване Елагине и Новелле Матвеевой. Об остальных. Горькие, неожиданные страницы.
Н и к о л а й Б а й к о в. Великий Ван. Собрание. Великий Ван. Повесть. Черный капитан. Роман. Владивосток, альманах «Рубеж», 2009, 528 стр.
Это первый из четырех томов ныне несправедливо забытого, а когда-то весьма известного писателя-краеведа из дальневосточной российской эмиграции, автора сенсационного документального романа о тигре-императоре (опубликованного в первом номере старого владивостокского «Рубежа» в 1922 году), переведенного на многие языки и переизданного в Японии после войны.
Автор «Великого Вана» прожил без малого девяносто лет, в юности был ободрен Николаем Пржевальским, встречался с Чеховым и Менделеевым (по ходатайству которого Байкова наградили пятьюстами десятинами земли в Южно-Уссурийском крае), храбро воевал на Первой мировой, был легендой Харбина, дальним родственником имама Шамиля и визави Владимира Арсеньева [21] (Евгений Витковский считает, что главные книги Арсеньева были написаны под влиянием Байкова).
Полвека Николай Аполлонович прожил в Маньчжурии, а умер в далекой Австралии.
Книгу о «царе всех зверей» — маньчжуры полагали, что в теле священного животного обитает душа великого и бесстрашного человека, — я начал читать с легким (и чуточку неловким) dеjа vu. Из памяти сама собой выплыла дилогия Феликса Зальтена «Бэмби», написанная десятью годами ранее Байкова, точнее — «Детство Бэмби»: похожее взросление звериного детеныша, первые победы и трагедии, первая — похожая — звериная любовь.
И — вдруг это все испарилось под натиском плотной и поэтичной прозы. Часто — беспощадно жестокой.
На протяжении почти всего повествования — а царь тайги постепенно становится людоедом, переходит черту, безжалостно мстя «двуногим» за вторжение в Шу-Хай, в свой могучий и только ему принадлежащий лес — «роль второго плана» «играет» девяностолетний китаец-зверолов Тун-Ли. Он — единственный, кто не боится Вана, и только потому, что старый тигр с иероглифом на лбу для него действительно дух, божество, заключенное в теле зверя. Старик несколько раз встречается с ним в тайге, и всякий раз тигр отходит в сторону, но не потому, что китаец умело играет небоязнь (хотя он и знает, что, пройдя рядом, оглядываться нельзя), а потому, что, повторюсь, не боится.
Жизнь и смерть тут взвешиваются на других, не человеческих весах. Другое дело, что когда звероловы и старейшина Тун-Ли решают судьбу вора Сун-Фа, укравшего две собольи шкурки, старый китаец
