его друг. Рустик — не совсем посторонний, в школьные годы, бывало, общались... Все свободные люди. Все радуются жизни. Что он один, Михаил, ходит с кислой рожей и заставляет всех чувствовать неловкость, загружает своими проблемами, одними и теми же — изо дня в день?.. Олегу почти удалось рассердиться, и когда друг предложил погулять, “а то совсем паршиво”, — хотел героически отказаться. Но не получилось. С какой тоской Олег убирал книги. День не сложился.
На улице и правда чудо как хорошо, носились паутинки; день долго-долго — северно — догорал. Мишка плелся, как арестант, как будто не сам предложил выйти, как будто его должны вести; Олег тоже не знал — куда, поэтому они шатались по району, как сомнамбулы. Сели на теплый еще бетон, с жесткой крошкой, и если со скрежетом потереть о него пивной бутылкой — днище, крепкого чайного стекла, царапалось и белело. Сначала по две, потом — еще по одной, Мишка сидел отрешенный, и непонятно, чем же его в итоге разговорить. Олег терялся.
Олег растерялся. Сквозь мыльную пелену (хотя ливня уже не было — так, нудный густой дождичек) он явственно увидел фуру, валявшуюся в кювете, как сваленная набок исполинская тварь. И ни машин на обочине, ни людей. Поколебавшись с секунду, остановил “восьмерку” и, морщась, перешел трассу. “КамАЗ”. Красный. Не стоило, может, спускаться, залезать в эту грязь? Олег обогнул кабину, заглянул в лобовое стекло. Кажется, пусто. Странно, что машину так вот бросили. Ушли в какую-нибудь близлежащую деревню за трактором?.. Зачем-то пощупал радиатор — не теплый. “Надо валить отсюда”. Вспомнилась какая-то нехорошая история, увиденная в новостях, как такой вот “КамАЗ”, шедший из Казахстана и весь напичканный героином, улетел в гололед, что с ними часто бывает, и пока “сопровождавшие лица” куда-то ездили (искали другую машину), менты устраивали у поваленной фуры засаду... Торопливо взобрался на дорожное полотно. На этой ленте судеб ничего не поймешь — чужое горе?.. Рядовая и муторная проблема?.. О чем может рассказать сложная растянутая мозаика из черных следов, осколков и обломков или взорванных покрышечных лоскутов, похожих на воронье?
И прежде чем поехать дальше, Олег поливал и оттирал измазанные фары своей машины.
Стемнело, когда он решился признаться, ибо было это уже невыносимо. Мишка вышел из телефонной будки сам не свой.
— Дома ее до сих пор нет, никто ничего не знает... Отправил опять сообщение… Вдруг что- нибудь... случилось?
Пришлось рассказывать — про кухню, про дачу, потерянным голосом.
Мишка так на него никогда не смотрел — так яростно и изумленно.
— И ты знал и молчал? Ты, мой лучший друг?.. Да ты...
И не знаешь — что отвечать.
III
Пятнадцать минут первого. Нет, четырнадцать.
И стоило отпрашиваться с работы, чтобы так бездарно опоздать! Олег захлопнул дверцу, как будто отхлестал себя по щекам. По двору садика, усаженному тусклыми елками, шагал очень быстро, но не позволял себе побежать: на всю жизнь осталась память о школьном физруке, молодом, но окончательно уронившем себя, он одевался как бомж и почти всегда передвигался унизительной трусцой, даже по городским улицам...
— Здравствуйте, Олег Степанович.
В закутке возле хозблока неспешно и с достоинством курила девушка лет тридцати — Олега всегда цепляла эта усталая участливость, с поволокой, в ее глазах; она работала в садике педагогом по английскому, что ли. Здоровались. Но чтобы по имени-отчеству... Олегу пришлось сбавить шаг и спросить, просто чтобы что-нибудь сказать:
— Опаздываем?
— Успе-ем, — разбойничьи протянула она. — Хотите сигарету?
Олег уж года два как бросил, но что-то его завораживало и заставляло идти на поводу. Особенно то, что русалка курила нормальные, толстые, мужские сигареты, а не те приторные розовые палочки... На сыроватой стене хозблока неизвестный художник неизвестно когда вволю поупражнялся в грибочках,
