МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ
МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ
САМОЗВАНЦЫ, МУЧЕНИКИ, УЧЕНИКИ
Или еще немного об «Остромове»
Смутные времена вызывают к жизни самозванцев. И настоящих, оставивших след в истории, и литературных.
Иногда из мутного потока истории выныривали весьма странные фигуры. Несколько Лже- Неронов, два Лжедмитрия (был еще и третий, некий Сидорка); Пугачев, выдававший себя за императора Петра III, супруга Екатерины Великой, лже-княжна Анастасия… Политические авантюристы, использовавшие чужие титулы в своей игре — когда крупной, а когда и мелкой, материально-корыстной…
Это только верхний слой, исторические сливки. А есть еще самозваные знахари, лекари, шарлатаны, маги, гадалки, банкиры, принцессы с далеких островов — частью сохранившие себя для истории, частью нет, не столько сливки, сколько пена, поднимающаяся и опадающая, но никогда не исчезающая до конца.
Для писателя фигура самозванца обладает неотразимой привлекательностью — самозванец «не встроен» ни в одну структуру, он — протей, принимающий любые формы, трикстер, взламывающий любые рамки. Писатель более благосклонен к заведомым самозванцам, чем власти или одураченные самозванцами простые граждане. В сущности, в обыденной жизни наше сочувствие, как заметил Никита Елисеев в своей рецензии [10] , было бы не на стороне блестящего авантюриста Остапа Бендера, а на стороне одураченной им мадам Грицацуевой, так хотевшей простого женского счастья.
Но литературный самозванец привносит дополнительные степени свободы, он — воздух в плотной ткани бытия, некий зазор между возможным и сбывшимся…
Неудивительно, что в этот зазор порой лезет всяческая мистика.
Странные превращения самозванцев в «Журавлях и карликах» Леонида Юзефовича, живописующих, казалось бы, более чем прагматичную эпоху «первоначального накопления» 90-х, — лишь один и вовсе не исключительный пример.
90-е в России вообще были странным временем, породившим своих пророков и лжепророков. Эпоха, когда биржевые сводки благополучно соседствовали на страницах газет с объявлениями «потомственных колдуний», когда Чумак заряжал воду с помощью самого современного на тот момент средства массовой информации, а Мавроди возводил свою финансовую пирамиду, порождала самозванцев уже в силу самой своей неопределенности, неустойчивости. Самозванцами тогда были почти все, поскольку почти все брались не за свое дело, каждый выступал не в той роли, к которой изначально готовили его семья и общество: доценты шли в челноки, челноки — в доценты, спортсмены — в рэкетиры, учительницы — в лоточницы, студентки — в путаны и так далее... В сущности, те трудности, с которыми сталкивается современный автор в попытке написать более или менее правдивый и притом художественный текст о 90- х [11] , связаны с неопределенностью, расплывчатостью социальных ролей; а с ними — и речевых характеристик, и внешности — вплоть до фундаментальных основ личности.
Те, кто будет усматривать в «Остромове», посвященном второй половине 20-х годов ХХ века, параллели с нынешними нулевыми, будут правы, хотя это, конечно, не вся правда. Начало 20-х с той же и даже большей энергией, что и наши 90-е, выталкивало на поверхность бурлящей человеческой массы трикстеров, жуликов и самозванцев; в сущности, самозванство — так же как и в 90-е — было обычным способом человеческого существования, когда социальные роли менялись с такой быстротой, что вжиться в них, приспособиться к ним не было никакой возможности. Оставалось только играть. Остап Ибрагимович (кстати, Остромов был с ним знаком) преуспел просто потому, что играл лучше остальных. К концу 20-х головокружительные возможности социальных перевоплощений начали неудержимо схлопываться — как и у нас, к началу нулевых. Об этом — о превращении «сверхчеловеческого» в не-человеческое, а потом и бес-человеческое — собственно и повествует вся «петербургская» трилогия Быкова, в которой «Остромов» — замковый камень.
Так вот, о мистике.
Несомненный, однако до сих пор «недопроявленный» мистический потенциал 90-х если кем и исследован, то разве что Юзефовичем (да еще Марией Степановой в ее фантастических балладах). Мистический потенциал ранних 20-х воплотился во множестве литературных свидетельств — от
