— Мне нужно. Считай, что просто бумага.
— Это не б-бумага. Это ж-живопись.
— Но если глянуть с обратной стороны — бумага?.. Это репродукции, Колян, а не живопись. Притом старье. Отстой. Хлам.
— Нет, не х-хлам.
— Да ладно. Не твое дело… Малюй дальше.
Максим пытается тихо уйти. Зачем шуметь ночью?
Юнец, однако, как ни юн, преграждает путь к двери:
— Куда п-поволок?
— Тебя не касается.
— К-касается. Как раз э-э-эти к-картинки я еще не рисовал.
И вопит:
— Ольга! Ольга!
Ольга бросает телефонную трубку. И тут же сама бросается к безбашенному похитителю самого святого.
— С ума сошел. Это же ранний Кандинский!
— Хочу продать одному мазилке… Лёльк! Мои парни на пределе. Голод! Настоящий голод! С утра сразу продам. Спущу аж по две-три сотни рублей за репродукцию — я уже навскид сговорился.
— Максим!
— Ни барабанщик, ни вокалист, Лёльк, не гонятся за похудением.
— Максим!
— Оль!.. Ты же все прекрасно понимаешь. Репродукции — это отстой. Вчерашний! Несъедобный!.. У тебя такого добра полным-полно. В несметном количестве.
— Но это — Кандинский! Тебе же так нравилась угловатость этих линий. Эта работа напоминала тебе... молоденькую школьную учительницу.
— Напоминала. Одни кости… Все равно что спать с моделью.
— Кан-дин-ский! — уже грозно кричит Ольга.
Однако Максим не дает выхватить рулоны. Не выпускает добычу из сильных мужских рук: — Но- но-но!
— Лёльк!.. Давай сначала. Ты же умница. Давай порассуждаем.
Но ей удается прихватить за край эти поблекшие, старые, копеечные рулоны. Трясущимися руками!.. Узнав с изнанки по загнутому уголку одну из репродукций, она вопит:
— Это память… Это же подарок… Максим! Максим! Максим! — Ольга захлебывается.
— Лёльк! Но ты согласись… Если о подарках, ты стоишь лучшего! Когда-нибудь я сам подарю тебе…
