Она закончила аспирантуру, начала работать. После работы часто заходила к маме, обедала у нее. Теперь они бывали вместе еще меньше.
Однажды ночью она обнаружила, что он перестал предохраняться.
— Ты с ума сошел, — крикнула она, высвобождаясь из его рук.
А он пытался прижать ее к себе и шептал отчаянно:
— Поверь, нам обоим ребенок просто необходим. Станет гораздо лучше, вот увидишь. Обещаю тебе.
— Нет, нет, не хочу! Ни за что!
Она резко оттолкнула его от себя, отвернулась к стене.
Он лежал тихо, не пытался больше ее обнять. Она надеялась, что он заснул. И начала тоже понемногу засыпать.
— Как ты думаешь, я тебя люблю?
Она дернулась при звуке его сдавленного голоса. И от неожиданности, в полусне, выговорила правду:
— Не знаю! Но надеюсь, надеюсь, что нет!
— Что же. Радуйся. Я тебя больше не люблю. Если хочешь уйти — уходи. И никогда не возвращайся.
Какой молодец, привез целый блок! Он и на вид, в общем-то, молодец — прямой, подтянутый, аккуратно одетый. И не облысел, седые волосы все так же стоят торчком на макушке. И зубы все на месте, свои ли, не свои — не важно, главное, что следит за собой. Только почему он старый? Почему ему не дали того же, что и ей?
— Ты почему такой старый?
Усмехнулся краем губ:
— Вот, состарился почему-то. А как ты?
— А я, как видишь, не состарилась.
Он пожал плечами, ответил невпопад:
— Возможно. Тебе виднее. — Посмотрел на нее вопросительно: — Тебе еще что-нибудь нужно?
Заботливый. И всегда такой был. Чего же ей в нем не хватало?
— Нет, спасибо, все есть.
— Тогда я поехал? Тебе ведь от меня только сигареты и были нужны?
Простоват он, может, и был, но туп не был и тогда. Теперь и подавно. Ох, как некрасиво получается.
— Подожди. Кое о чем я все-таки хочу попросить.
— О чем же?
— Я... хочу попросить у тебя прощения.
— За что?
Тон сухой, холодный. Трудно при таком тоне просить прощения. Но нужно. Почему-то ей вдруг стало очень нужно.
— За что? За то, что не любила? За это не просят прощения. И этого не прощают.
