Здесь никто не скажет, что нужно мыть посуду, играть на аккордеоне или читать тридцать страниц в день про Хоттабыча.
А вон идет Мила из его же первого “а”, со своим лицом царевны. Увидела Трофимку, показала острые зубы и сбросила с головы венок из одуванчиков.
Только что эти золотые цветы делали ее еще больше царевной — и вдруг уже не нужны и валяются среди пустых мятых банок из-под колы.
И родители мне не так чтобы нужны, думал Трофимка. Есть солнце, качели, турник, сейчас на него залезу на мах, пусть Мила видит…
Откуда ни возьмись, подошел один в леопардовой майке.
— Пошли, поможешь дотащить. За это я тебе дам покататься. Типа, на плоту.
Волочь на веревке нужно было старую толстую дверь. Трофимке не хотелось надрываться, и он сказал:
— Брат обещал позвонить.
— Дыней своей подумай: пока ты тут базаришь, я буду олигарх речки.
Олигарх — совсем другое дело! Сразу страшно захотелось замутить дела с олигархом!
Тотчас они, как бурлаки, потянули за две веревки дверь с узорной табличкой “34”. Это у нее вместо паспорта и фамилии. Родители стали окончательно не нужны. И без них все было: новый друг, плот, свобода! Ура!
Только сил почему-то не прибывает — придется ослабить свою веревку в бурлацкой связке.
— Ща по щам! — сказал Леопардовый.
Трофимка рванул, загребая ногами песок. Он хотел избежать этого “щас”. Кажется, если этот “щас” наступит, не будет ничего хорошего.
И вот пришли. До берега рукой подать, потому что окраина города. Леопардовый командовал:
— Отключи мобилу! Поищем шест — надо чем-то отталкиваться.
Нашли лысую алюминиевую швабру, и Леопардовый протянул свою руку:
— Зови меня Макс. А тебя как? Кажись, Трофим?
— Да.
Макс тут же произнес каким-то новым, солидным голосом:
— Посцым в одно море, чтоб не было горя!
Они встали плечом к плечу и соединили струи в одну лужицу на песке.
И как ведь подействовали эти нужные стихи!
Плот сразу двинулся по течению и теперь волшебным образом уносил их в неизвестность так быстро, что на один миг за поворотом мелькнули то ли Америка, то ли Япония. А дальше вообще синела таинственная деревня Соболи, где когда-то бабушка Трофимки была совсем мелкой и собирала землянику.
Река ощупывала плот своими любознательными волнами, ветер также внимательно трогал их.
Рыбки из серебра с красными плавниками мелькали — это были разведчики из подводного царства. Они передавали сердитые сигналы синим стрекозам: следите за этими пацанами, чтобы не сломали тут всю нашу экологию! А стрекозы привычно усиливали их и слали пятнисто-золотым лягушкам, которые прыгали по-олимпийски с берега во все стороны, разнося новость о вторжении.
Только солнце не захотело быть свидетелем и, схватив первое попавшееся облако, быстро закрылось им.
Ребята плыли, и плыл вместе с ними негромкий разговор. Макс рассказывал:
— Близнецы из второго “б” написали в Европейский суд. Зашибись! Будут училки знать, как нарушать наши права. Прикинь, так много задают. Когда придет ответ — им звездец!
Трофимка добавил, чтобы было красиво:
— Звездец подкрался мелкими шагами.
Они умолкли. В их молчании был такой смысл: вот бы отменили домашние задания вообще, а училок пусть выгонят в уборщицы, чтобы не мучили детей…
“Расскажу родителям — они испугаются. И не будут водить в музыкальную школу — ура, прощай аккордеон!”
— Ну что разлегся! — вдруг сказал речной олигарх. — Твоя очередь работать!
Он стал передавать швабру Трофимке, дверь качнулась, накренилась, число 34 закрыло небо: вот вам за то, что мучили меня, мочили в холодной воде!
Они рухнули в мелководье, и мобильник — такой лох — умудрился бесследно пропасть.
Река оказалась — не как обещала раньше. Дно склизкое, противное,?с вечными банками, и вместо мобильника сразу рак вцепился Трофимке
в правую руку.
Они выскочили из воды, бегают — рак не отцепляется, а только дрыгает всеми своими насекомыми ногами.
“Я чуть не утонул, рак вцепился в палец. А внутри уже пусто, но никто не предлагает даже запеканку”.
Колбасы, молока, хлеба! — завопило все внутри. Придется идти домой. А там спросят, почему утопил мобильник.
Макс помог отодрать рака. Потом пробормотал:
— Я этого Шрэка сварю дома.
Однажды, когда Трофимке было лет пять, он нечаянно потерялся, и тогда весь город стал чужим. Хорошо, что быстро удалось найти дом, а в нем — родителей.
А теперь получается: ни родители, ни мир — никто и ничто не радует. Как жить дальше?
Нужно помочь мысли выскочить! Трофимка сжал кулак, двинул локтем вниз и закричал:
— О йес!
И вот пожалуйста: мысль выскочила — это была все та же мысль, что свобода будет вместо дома. Свободный выбор.
А-атлично... Значит, ничего другого больше нет.
Он оглядел двор: что же здесь можно встретить хорошего?
Ничего не радовало гордого, свободного, промокшего человека Трофимку.
— Если что — мой дом вон там! — И Макс удалился, покачивая роскошным раком.
Трофимка остался один.
Двум плакучим ивам возле его подъезда не было до него дела. Они заняты собой: склонились, растопырились своими ветками, дуры свободные, и давай страдать…
Бесколесному “Москвичу” тоже нет дела ни до кого. Вот гад!
И весь двор словно перенесся в огромный телевизор и оттуда не хочет думать о Трофимке. А когда из этого телика он потянул мир на себя, то в нем образовались дырки. В эти дырки проваливалось все нужное, в том числе и Трофимка был почти что там.
Он заметил венок из одуванчиков — брошенные Милой, они сияли по-прежнему, хотя уже вечер. Так далеко они с Максом уплыли вниз по реке. Так долго шли обратно.
Он напялил венок на голову в какой-то надежде, но не превратился в царевича. Несправедливость поразила его: оказывается, ему стали все нужны, а он — никому. Оказывается, венком делу не поможешь. Мир все не родной да не родной, а просто жмот!
Осталась только свободная личность, то есть Трофимка.
— Я личность, я свободен, — шептал он, но ничего не менялось.
