Тогда Украина отделялась от России и перестала поставлять детали от “Таврии”. Детали эти очень ценились и стоили дорого. Поэтому, видимо, их и похитили. Восстанавливать машину Наталья Борисовна не стала и живет теперь без машины вовсе. Но я забегаю далеко — на целый исторический период — вперед.
А тогда она ее только купила и осваивала. Машина была прекрасная — белая, красивая и проворная. Но было в ней что-то уже мистическое, словно она уже предчувствовала свой ужасный конец, когда ее, в духе нового времени, варварски, разберут на органы. Она иногда останавливалась на дороге и застывала как бы в задумчивости. Сдвинуть с места ее, как и ослицу, если та заупрямится, было невозможно. Или наоборот, резво начинала прыгать, будто вместо колес у нее, как у той же ослицы, вдруг прорезались копытца.
Вот и наше путешествие началось именно с того, что она встала ровно через пятьдесят метров, как только мы отъехали от дома Натальи Борисовны. Встали ровнехонько посередине дороги. Не только до Репина, но и до ближайшей булочной машина ехать не собиралась. Может быть, она нам уже тогда сигнализировала, да мы не поняли, что ехать в Питер бесполезно. Все равно не доедем.
Но мы не послушали разумной машины. Не послушали и маму Натальи Борисовны, которой ночью приснился вещий сон. Содержание она от дочери утаила, но строго-настрого наказала ей в Ленинград на машине не ехать.
И вот уже с самого начала мы были наказаны.
Наталья Борисовна остановила “Жигули” зеленого цвета. Оттуда вылез довольно-таки симпатичный мужчина, с которым можно было бы при желании завязать знакомство, а потом даже выйти замуж, настолько он казался положительным. И он действительно не подкачал: достал трос и тащил под уздцы нашу упрямую ослицу до тех пор, пока она опять не завелась и потихоньку не пошла сама. И пошла, и пошла, и поехала…
Мы заехали ко мне на Сокол, взяли необходимые вещи и отправились дальше. Когда мы выезжали из Москвы, стояла золотая осень, светило солнце, ветра не было. Было тепло.
Но только мы выехали за кольцевую дорогу, небо покрыли темные тучи, подул холодный ветер, полил дождь, потом повалил снег. Началась пурга. Снег хлопьями ложился на грязную мокрую дорогу, и машина начала скакать и опасно пританцовывать. Переднее стекло завалило грязным мокрым снегом. “Дворники” забуксовали.
Наталья Борисовна остановила машину, открыла боковое окно, чтобы вытереть снег со стекла и поправить “дворники”, и ее сразу же окатило грязью, смешанной со снегом, от проехавшего мимо самосвала. Она тут же закрыла окно.
— Хорошо, — сказала Наталья Борисовна своим низким голосом. — Сейчас подумаем, ехать нам дальше или нет.
Съехав на обочину, мы сидели в заваливаемой снегом машине и молчали. Я чувствовала, что да, опасно, очень опасно, просто невозможно ехать. Но я ведь не автомобилистка, советы я не могу давать.
Предложив мне бутерброд, Наталья Борисовна закурила, стряхивая пепел в круглую пепельницу с крышечкой, которую всегда носила с собой.
Бесконечно долго тянулось время. Казалось, что наша судьба сейчас решается где-то в темных от снежных туч небесах, а мы только сидим и ждем в прокуренном коридоре, когда же нам это решение скажут.
— Возвращаемся, — тряхнув головой, сказала Наталья Борисовна.
И мы поехали обратно. Ехать сначала было трудно, но когда въехали в город, то обнаружили, что там по-прежнему стоит золотая осень, светит солнце, тепло и безветренно.
Мы сели в поезд и очень быстро доехали до Санкт-Петербурга, а потом, пересев на электричку, до Репина, где тоже светило солнце и была прекрасная погода. На всем пути следования мы так и не увидели ни дождя, ни снега. Везде царило бабье лето.
Что же это было? Куда мы попали тогда на “Таврии”? И о чем думала Наталья Борисовна, сидя в ослепшей от снега машине и решая, ехать или не ехать нам дальше?
А может быть, мы тогда попали прямиком в вещий сон мамы Натальи Борисовны? И нам надо было только постараться из него вернуться.
Про кота и котика
