То дикушей дурной, то вонзается лампой маячной,
Я и сам эта птаха — крыло ли, сердечко болит?
Я и сам этот мир — колыбельный, сиротский, невзрачный.
«Во мне уже рождается Господь…».
ВАСИЛЬ СТУС
(1938 — 1985)
“ВО МНЕ УЖЕ РОЖДАЕТСЯ ГОСПОДЬ…”
Перевод с украинского и предисловие Дмитрия Бака
© В. С. Стус, наследники
Василь Стус — художник категорического императива: тяжести в его стихах гораздо больше, чем нежности, однако тяжесть — отнюдь не повод для уныния и отчаяния, но прямой путь к самому себе, не гнетущее сомнением безысходное раздумье о бренном и временном, но освобождающий прорыв к воздушной легкости и безошибочной твердости нравственного подвига. Неукротимое стремление к творчеству составляет самую сердцевину его образа жизни, бытового уклада, повседневных привычек. Немногие из писавших стихи в прошлом столетии были удостоены подобной слитности биографии и поэтической судьбы (Мандельштам? Лорка? Целан? Бродский?).
Стус родился на Винничине, юность провел на востоке Украины, учился на филологическом факультете Донецкого пединститута. Потом — аспирантура в Киеве, участие в знаменитом публичном выступлении против политических репрессий в Украине — 4 сентября 1965 года, во время премьеры “Теней забытых предков” Сергея Параджанова. Изгнание из аспирантуры, годы борьбы с режимом, наконец, в январе 1972 года — арест, начало страшной тюремной одиссеи (Мордовия, Колыма). В 1980-м, после кратковременного освобождения, свидания с родными и родиной, — новый арест, новый срок и мученическая гибель в уральском лагере, уже при Горбачеве, в пору зыбких перестроечных надежд и иллюзий.
Перенесение праха великого поэта в Киев, перезахоронение на Байковом кладбище стало событием, которое осенью 1989-го объединило в Украине многих и многих. Высокая нота всенародной скорби, выход в свет первых книг — все эти знаки внимания и признания на самом высоком государственном уровне сравнительно быстро сошли на нет, сложный и объемный образ поэта не был подменен абстрактной маской “гражданина”, “героя нашего времени”. И это глубоко симптоматично, благотворно для поэтической судьбы Василя Стуса. Он был и остается недосягаемой вершиной, художественной и моральной загадкой и тайной, сложнейшей и почти нерешаемой задачей не только для тех, кто существует вне космоса гибкого, певучего, утонченного и громогласного украинского языка, но также и для соотечественников Стуса. Исполинский силуэт поэта не стал вровень с эпохой, многомерные поэтические смыслы не растеклись по унылой плоскости стандартных и банальных оценок.
Главный предмет сосредоточенной работы Василя Стуса — язык, полученный в наследство от многих поколений стихотворцев и мыслителей — от Сковороды и Котляревского до Зерова и Антонича. Стус создал свой собственный извод национального поэтического языка — самобытный и безошибочно узнаваемый, продолжающий жить и развиваться после ухода своего создателя. Стремлением сохранить для читателя возможность увидеть за переводами неповторимую фактуру оригинальных текстов Василя Стуса обусловлен тот факт, что в данной публикации большинство стихотворений представлены и по-украински и по-русски. Переводчик стремился работать построчно: передавать каждую строку Стуса отдельной строкой по-русски. Так же — построчно — можно и читать оригинальный текст и русский перевод.
Однако Стус вовсе не замкнут в украинском культурном космосе, он полноправный участник движения “шестидесятников”, внимательный читатель и выдающийся интерпретатор Кавабаты Ясунари и Марины Цветаевой, Уильяма Фолкнера и Райнера Марии Рильке. Основной собеседник лирического героя Василя Стуса — он сам, сгорбившийся под почти непосильным бременем притеснений и мук, разлуки с друзьями и близкими. Универсальная ситуация, десятки раз возникающая в лирике Василя Стуса: теснота тюремной камеры, одиночество, полусон-полубред о свободе, одно за другим набегающие и сменяющие друг друга видения утраченного счастья. Однако испытания не даются сверх сил, именно в нестерпимой боли черпает Стус уверенность в глубокой осмысленности происходящего. Порою его стихотворения напоминают заклинания, строятся на повторе, даже на тавтологии, фиксирующей единство мира и его тождество самому себе:
На схiд [1] , на схiд, на схiд, на схiд,
