Источник такого антропологического выброса где искать? Можно попробовать в вышепроцитированном стихотворении Стратановского: поэзией он не захватит, но его проза — о прозе красоты — приблизит к разгадке загадочной итальянской души.
Лиля ПАНН
Нью-Йорк
[1] А л е к с е й Б у к а л о в. Пушкинская Италия. СПб., «Алетейя», 2007, стр. 95.
[2] «Урсусливая» от ursus — медведь (лат.)
[3] «Che lingua e maternа» — какой язык родной (ит.)
[4] Аллюзия к Ходасевичу: «Да, меня не пантера прыжками / на парижский чердак загнала» («Я, я, я. Что за дикое слово!»).
ОНТОЛОГИЯ АНТОЛОГИИ
Р у с с к и е с т и х и 1 9 5 0 — 2 0 0 0 г о д о в. Антология (первое приближение). В двух томах. Составители И. Ахметьев, Г. Лукомников, В. Орлов, А. Урицкий. М., «Летний сад», 2010. Т. 1 — 920 стр. Т. 2 — 896 стр.
Не секрет, что поэтические антологии — одно из самых традиционных средств «картографирования» поэтического пространства. И часто издания такого рода оказываются едва ли не единственным источником по той или иной литературной традиции (как, в частности, обстоит дело с древней японской или тамильской поэзией). Поэтому любая работа подобного толка всегда проводится «с точки зрения вечности», и, видимо, поэтому же оценка конечного продукта практически всегда бывает крайне строга. В этом контексте особенно важными оказываются принимаемые составителями принципы отбора, сама структура издания, в идеале позволяющая отличать его от многих других опытов в антологическом жанре. При этом вечный вопрос — почему поэт Х. не попал на страницы книги — и его частый спутник — почему подборка поэта W. длиннее подборки «не менее великого» поэта Z., кажется, должны беспокоить только в том случае, если ответы на них никак не вытекают из принципов антологизирования. Разумеется, это более чем общие замечания, но, надеюсь, они помогут задать необходимую канву, ведь почти все обсуждения новых поэтических антологий сводятся к предъявлению составителям подобных счетов (впрочем, и этот текст от них не свободен).
Конечно, нет необходимости вспоминать все опыты в этом жанре, но, пожалуй, о паре относительно недавних упомянуть стоит. Прежде всего, в этот ряд вписываются «Строфы века» (1994), составленные Евгением Евтушенко и изданные в самом начале постсоветской эпохи на волне возвращения читателю ранее запрещенной или искаженной советской цензурой литературы. Другое дело, что это возвращение проводилось с позиций поколения шестидесятников (к которому и принадлежит составитель) с его пристрастием к гражданской лирике и ослабленным чувством формального устройства стиха (по крайней мере, именно эти качества отразились в антологии). Поэзия неподцензурная в этом издании не то чтобы игнорировалась (так, например, лианозовская школа представлена здесь в полном составе), но явно помещалась на периферию более конформистского по своей сути литературного пространства. Это отразилось и на объеме подборок (так, Всеволод Некрасов представлен двумя короткими стихотворениями, а его ровесница Новелла Матвеева — семью довольно пространными сочинениями), и на комментариях составителя, который, за редкими исключениями (например, в лице Иосифа Бродского или Николая Глазкова), предпочитал не углубляться в биографию такого «периферийного» поэта, хотя обычно был щедр на самые смелые оценки. Тем не менее за счет широты охвата «Строфы века» могут быть признаны ценным источником: антология включает подборки 875 русских поэтов ХХ века, придерживавшихся самых разнообразных художественных стратегий.
В пару к «Строфам века» в рамках того же проекта «Итоги века» был издан более близкий к предмету нашего разговора том, а именно — «Самиздат века» (1997), чей довольно обширный (261 автор) поэтический раздел составлялся в некотором смысле антиподом Евтушенко — Генрихом Сапгиром (при поддержке Владислава Кулакова и Ивана Ахметьева). «Самиздат века» опирался, в частности, на попытку исчерпывающего каталогизирования неофициальной поэзии, предпринятую Константином Кузьминским в рамках многотомной антологии «У Голубой лагуны», выходившей в США в 1980 — 1986 годы. Кузьминский- антологист подходил к делу куда более пристрастно, чем Евтушенко, да и в выражениях, будем честны, стеснялся куда меньше. Другое дело, что только эпоха Интернета сняла с «Голубой лагуны» мифологический флер и сделала ее доступной широкому читателю
