со священными коровами» — Андрухович.)
Подобно тому как бродячие дьяки соединяли высокую и низовую культуру, так и «бубабисты» активно обращались к арсеналу масскульта. «В народ» их стихи пошли благодаря рок-группам «Плач Єремії» (Неборак) и «Мертвий півень» (Андрухович; рефрен одной из песен — «Сто баксов в месяц, и все тебя трахают» — уже стал пословицей). Так происходит «разгерметизация литературы» (Т. Гундорова).
Надо сказать, что «бубабисты» были не единственным — и даже не первым — литературным объединением, ставившим подобные цели. За год до «Бу-Ба-Бу» возник «ЛУГОСАД» (Иван ЛУчук, Назар ГОнчар, Роман САДловский), через шесть лет — «Новая дегенерация» (Иван Андрусяк, Степан Процюк, Иван Ципердюк), чье название — отсылка к футуристической группе 1920-х годов «Новая генерация». Участники обеих групп известны прежде всего как поэты; эстетическая платформа «ЛУГОСАДа» имела много общего с «бубабизмом» — в том числе глубокий интерес к украинскому барокко («Откуда немое тел барокко?» — спрашивал Лучук в палиндромоне «Епос і нині сопе»). Однако, без сомнений, качественный прорыв совершили именно «бубабисты».
Помимо объединений, в том же направлении своими путями двигались и авторы-одиночки. Наверное, самый яркий из них — Юрий Винничук, чей рассказ «Гы-гы-ы!» (в не вполне адекватном переводе «Хи-хи-и!»), напечатанный в «Новом мире» (2011, № 2), дает далеко не исчерпывающее, но вполне верное представление о манере автора. Винничук — вообще фигура настолько многогранная, что может считаться «сам-себе-литобъединением». Немалый вес имеют не только его авторские тексты, но и антологии — романтической и готической фантастики, литературных сказок, львовских легенд и баек. Под одной обложкой Винничук собирает произведения очень известные и совершенно забытые, наново выстраивая не-магистральные пути, которыми шла украинская литература (украино-, русско- и польскоязычная).
Самый значительный на сегодняшний день текст Винничука — роман «Мальва Ланда» (2003). Это очень причудливое повествование — история странствий бестолкового неудачника со смешной фамилией Бумблякевич по странному миру львовской помойки, которая (типично карнавальный перевертыш!) предстает чудесным микрокосмом, населенным существами удивительными и отвратительными одновременно. Русалки, единорог, милиционер, классик украинской литературы Транквилион Пупс — кого только не встретит Бумблякевич в поисках своей мечты, поэтессы Мальвы. Роман не чужд и политической сатире: та самая помойка оказывается координационным центром революционно-освободительных движений по всему миру, который готовит появление Великой Мировой Помойки. С украинской национальной идеей Винничук обходится не лучше, чем со всеми прочими: ее воплощением становится легендарное Море Борщей. (Заметим в скобках: нечто подобное проделал и Ирванец: его рассказ «Львовские врата» строится вокруг погони за той же «украинской национальной идеей», которую герой получил в мешке и под конец утопил в Днепре.) Вполне карнавален и подчеркнутый эротизм. Набор составляющих, из которых сложена «Мальва Ланда», очень напоминает тексты «бубабистов» — разве что Винничук работает с мифопоэтическими пластами, а не с элементами масскульта. Но интонация и «последействие» у него отчетливо иные: магический реализм латиноамериканского толка с безошибочно узнаваемым украинским наполнением (как если бы Карпентьер или Кортасар родились во Львове). При всей своей странности роман вполне остросюжетный, что также отличает его от, скажем, прозы Андруховича.
Заметьте: все явления, о которых мы говорили, имеют явные для любого читателя местные корни: Ивано-Франковск (Станислав) Андруховича, Ровно Ирванца, Львов Винничука... Так региональное попадает в плавильный котел культуры и становится общенациональным достоянием.
«Мальва Ланда» писалась в девяностые годы, как и романы Андруховича и Ирванца, о которых мы говорили выше. Полуэссеистические «Двенадцать обручей» (2003) первого «бубабиста» и антиутопия «Болезнь Либенкрафта» (2010) второго — тексты совсем иной природы, хотя и узнаваемо авторские. Своего рода итог целой литературной эпохи подвела антология Владимира Даниленко «Чучело», имеющая подзаголовок «Украинская прозаическая сатира, юмор, ирония 80 — 90-х годов двадцатого столетия» (1997). Вошедшие в нее повести и рассказы продемонстрировали едва ли не все пути, которыми странствовали новые «мандрівні дяки». Остро-перченый Винничук; невероятно смешная история украинской литературы, представленная в виде застолья украинских писателей — «Дзеньки-бреньки» Владимира Даниленко; Богдан Жолдак, с его неповторимыми миниатюрами, каждая — крошечная мениппея; легендарный трактат Издрика «Про м...ков» («Проблема истребления м...ков не так уж сложна. Собственно, это эсхатологическая проблема, ведь м...ки — практически все»).
В 2000-е годы украинская литература вела поиски в иных направлениях. Карнавал закончился — и не на Майдане 2004-го, как многим казалось, но много раньше. Уничтожение мнимостей, демонтаж старых канонов и иерархий — все это уже совершилось, и пришла пора переходить к строительству (о чем, кстати, написан роман Лины Костенко, который мы рассматривали в апрельской колонке).
Тем не менее и по сей день именно смеховые тексты новой украинской литературы мощнее всего работают в читательском сознании: все это — лидеры читательских рейтингов (вплоть до скачивания аудиокниг с торрентов). Книги идут вширь, к массовому читателю, — и тексты, и стоящие за ними смыслы. «Новое барокко» растворено в культуре, и присутствие его весьма ощутимо — причем не только «низовой», но и «вершинной» его части, которая активно изучается и издается.
Дионисийское начало присуще каждой культуре, но в сегодняшней украинской оно стало настоящим мейнстримом. Поэзия Шевченко и бурлеск — пожалуй, единственное, что, побывав в высокой культуре, вернулось в массы, стало подлинно
Две магистральные линии украинской литературы — вечный романтизм в его «химерном» варианте и барочный бурлеск, преображение высокого и низкого — вот уже двести лет идут параллельно и, как подобает параллельным в пространстве неевклидовой геометрии (а пространство культуры всегда неевклидово), время от времени пересекаются (например, в «Мамае» Александра Ильченко). Но, кажется, пришло время для их прочного сплавления, какого не бывало со времен Гоголя; для соединения на новом уровне.
