Ответ, впрочем, и не понадобился, священник продолжал:
— А теперь вспомним финальную часть романа Булгакова, когда Воланд глядит на Москву с верхней площадки дома Пашкова.
— И к нему является…
— Да, апостол Матвей. В этом месте Булгаков не высказал напрямую словами, но сумел оставить главное впечатление, заложить его в подсознание каждому читателю — едкую, необоримую зависть Воланда ко Христу, и его укор Богу — зачем он, а не я! Но ведь сразу за этим неизбежно возникает вопрос: а смог бы я? И каждый раз, задавая себе этот вопрос, Воланд становится человеком. Вот вам разгадка падшего ангела, понятая до конца гениальным Булгаковым. Здесь же и судьба всей страдальной компании — бесконечный путь звездной печали, ведь и им неведом конец истории — срок Судного дня.
Ощущение верного, но необычного очень. И угаданное, а не показанное ведь самим Булгаковым.
— Простите, явного такого в романе я не помню.
Хотелось еще добавить — роман он зачитал в юности «до почти наизусть», и в классе был среди первых по цитированию и ассоциациям всяким.
— Вы правы, это домысливание. Но согласитесь, любое сильное произведение тем и сильно, что производит в нас умственные и чувственные движения — они погружают людей не только в сюжет, где мы, иногда, начинаем двигаться сами, но и в авторское ощущение мира, а оно не всегда до конца осознанно самим автором, — священник поднял руку для особенного внимания: — И надо понимать — не всякая глубина ощущения до конца выражается словом.
Вплоть до этой фразы все выглядело со справедливо претендующим смыслом, здесь же возражение явилось незамедлительно:
— А как тогда — сначала было Слово, и Слово было Бог.
— Вы сами сказали — Бог. А мы, в несовершенном к Нему подобии, несовершенны и в Слове.
Хозяин ласково улыбнулся и назидательно, чуть, добавил:
— Не бойтесь домысливания, без него далеко не все можно понять.
— Странно, — помолчав, произнес Владимир, — я и не знал, что Церковь стоит на таких интересных позициях.
Однако священник несогласно качнул головой:
— Нет, сын мой, не Церковь — отдельные умы Церкви в ее прошлом и настоящем. Официальная же доктрина опирается на Апокалипсис, где сказано, что все отошедшие от Бога силы объединятся против него в черное войско во главе с Сатаной.
Владимир быстро потер пальцами переносицу, очень не хотелось, чтобы хозяин заметил пробежавшую по лицу гримасу.
— Что, сын мой, вам не нравится?
— Однозначность. Если наперед известно, что дальше будет, исчезает самое ваше главное — выбор.
— Очень правильное замечание. Поэтому Апокалипсис был включен в Священное писание при многих мнениях против. И правильнее всего к нему относиться, как к предупреждению, предупреждению человеку.
— То есть вы хотите сказать, что человечество своим поведением продиктует тот или иной конец христианской истории?
— Пять с плюсом, сын мой! Да может ли быть иначе, если из-за человека, ради человека всё замышлялось и строилось? Вот и Сатана, — взгляд священника ушел мимо гостя куда-то в иное пространство, — смотрит на нас и думает: как ему все-таки действовать дальше?
Владимир на миг сам почувствовал «иное» пространство.
И образ мелькнул.
Кого-то очень сильного и чужого.
Пауза наступила… отстраненная ото всего тишина…
Ненадолго — сначала в сознании, потом звуками за старинным, заостренным кверху окном, и всем прочим физическим ощущением, объявился тот мир повседневности, откуда Владимир пришел и куда теперь пора возвращаться.
Прощаясь уже, он спросил о родственниках убиенного и узнал: у того есть двоюродная племянница в Петербурге, ей сообщили, должна вот-вот приехать.
Снаружи, на просторной у собора площади, легкий ветерок умыл прохладой лицо, заставив думать о текущем, о делах — прежде всего. Мысли стали выстраиваться от добытой сейчас информации.
Во-первых, следует обратить внимание шефа на странный переход убитого с должности проректора семинарии в столице губернии на простую, практическую, так сказать, работу — здравый смысл не очень-то соглашается.
Во-вторых, церковь строил Зубакин, который с убитым священником был на короткой ноге. Тут не Божье попущение, тут расчет, что за иконами в церковь никто из городских не посмеет сунуться. Не учли двух возможностей: наркоманов, которых не остановишь ничем, и «гастролеров», которым на Зубакина десять раз наплевать. Значит, можно доложить шефу, что розыскные направления все-таки имеются.
Прокурор решил не мудрить с одеждой и пойти в кафе так, как приехал: кожаный пиджак, удобные комковатые брюки, кроссовки; только вместо маечки, чтобы не выглядеть слишком уж вольно, приличную рубашку надел.
Место, куда идти, он посмотрел еще у себя в кабинете по городской карте — минут всего десять от дома, если быстро шагать.
Завтра к одиннадцати его ждут в губернии, машина подъедет к подъезду в половине десятого — не рано, но все равно в кафе не стоит засиживаться. А часам к трем он в город вернется, будет время еще поработать, и надо самому место преступление осмотреть.
Странную информацию Володя из собора принес. Третья икона… можно Якову в Москву не звонить, и так понятно, если учесть к тому же хорошую сохранность иконы, — цены огромадной. Володино предположение о подмене он сразу отвергать не стал — во-первых, легко проверяемо, а во-вторых, энтузиазм молодых специалистов — он себя таким хорошо помнит — охлаждать частыми указаниями на ошибки нельзя. Однако по сути ясно — если бы «шли» на эту псковскую, то не с лопатой — убили бы хладнокровно и профессионально. Причем дождались бы, когда священник пойдет домой, точнее — во время выхода. Пуля из ствола с глушителем, труп втаскивают внутрь, икона…
Прокурор нарисовал в уме общий план, расставил на нем фигуры и заставил двигаться… добавил машину, которая должна была стоять метров за сто, подлететь и забрать преступников…
Посмотрел на часы — получилось двадцать восемь секунд.
Еще раз прокрутил…
Двадцать семь.
Церковь на охранной сигнализации, но даже если бы она сработала, милиция не успевала на перехват.
Вне всяких сомнений, преступники просчитали бы всё именно как сейчас он.
Так что же, действовали непрофессионалы, как изначально предположил Владимир?
Но почему ярославские, если круг людей, знавших о псковской иконе, был шире? Или… или… круги были разные? Информация именно о ярославских иконах проскочила в чьи надо уши?
Дьякон этот молодой в первую очередь просится под подозрение.
Хотя, не менее вероятно — кто-то из «сметливых» прихожан.
Виктор, предположительно, уже достиг нужной точки, глаза стали искать кафе и почти сразу наткнулись на вывеску столбиком — «Для своих» у уходящей вниз лестницы с лакированными деревянными перилами.
Он подошел ближе — вниз несколько ступенек, охранник у двери; Виктор показал карточку-пропуск, его вежливо пропустили.
Помещение небольшое, аккуратное, стены обиты деревом — обстановка неброская и недорогая.
