Еще не вечер

хоть что-то зависит, надо сделать всё свое до конца, в этом правда — его, и многих неповинных ни в чем людей, правда распятого Иисуса Христа, что глядит с наклеенной на стене иллюстрации, и не картинка это — он живой и ему сейчас во сто крат труднее…

— Володя?.. Устал?

— Нет, Виктор Сергеевич, обдумывал, пока вы разговаривали, то есть — что касается дьякона.

— Делись.

— Парень он честный, истинно верующий. Про икону псковскую действительно ничего не знал, хотя и полагал, что она какой-то старой работы, ну, семнадцатый-восемнадцатый век, например. У них в семинарском обучении история иконописи проходится на четвертом или пятом году.

— И то, полагаю, поверхностно.

— Вот именно! Настоятель собора мне рассказывал, что в иконописи даже не все профессиональные художники хорошо разбираются.

— Я в курсе. По иконам художественная экспертиза особая, настоящих специалистов очень немного.

— Парень, ну по всему, честный. Заметьте, сам сразу сказал про рецидивиста-отца.

— Тогда еще заметил.

— Информация о псковской иконе от дьякона, таким образом, ни к кому не уходила.

— Ладно, с дьяконом всё?

— Всё.

— О’кей. Слушайте теперь, коллега, мою информацию.

Он потянул на себя ящик, извлек помятый разграфленный листок со словами и цифрами и подвинул его к Владимиру — тот заметил синий штампик какой-то фирмы, сверху слово «Квитанция», номер.

— Сестра покойного разбирала бумаги и нашла оригинальный такой документ. Ты попробуй в нем разобраться, я чашки пока пойду сполосну.

Владимир взял бумажку и уловил поначалу, что слева идут, начерканные от руки, названия под номерами — всего их восемь, а справа — такой же столбик из цифр, цифры однозначные, и с десятичными значениями после запятой. Внизу, тоже рукой, написано какого числа принято и от кого — фамилия и инициалы покойного батюшки.

Почерк торопливый, не очень разборчивый… под первым номером значится «Графит», цифра справа — шесть с чем-то; «Кварцит» стоит вторым номером; третьим… Владимир не разобрал сразу названия и перешел к следующему, четвертому — «Горный хрусталь»… снова не разобрал…

Не стал читать дальше, посмотрел с задней стороны бумажку и положил на стол.

Через минуту вернулся шеф.

И радостно, от двери вопросил:

— Как тебе?

Владимир пожал плечами и честно, хоть может, не очень вежливо, ответил:

— Я без понятия.

— До чего у нас с тобой схожие впечатления.

Неясно, по какой это вдруг причине у шефа улучшилось настроение — бумажка явно ерундовая.

— Адрес на штампе квитанции, обратил внимание?

Владимир снова приблизил листок…

— Губернский.

— Разберись завтра с утра, что это был за заказ.

Такой поворот ему не понравился — а если ночью возьмут церковных воров? Выпадать из главных событий, из первого допроса преступников совсем не хотелось.

— Виктор Сергеевич, да церковное украшение заказывали, скорее всего. Я сейчас дьякону позвоню, он должен быть в курсе.

— Позвони.

Равнодушие в голосе шефа даже слегка разозлило — будто знает заранее результат.

…

Черт возьми, так и вышло — дьякон удивился сначала вопросу про какое-то непонятное украшение, а еще больше, когда услыхал названия: графит, кварцит… испуганно возразил — оно к геологии, а не к церкви.

Шеф, тем временем, сам всё взвесил:

— Завтра посмотрим, как события будут складываться. Можно кого-нибудь из сотрудников в ту мастерскую послать.

— По обстановке?

— Да.

Делать в прокуратуре уже было нечего.

Через пять минут вышли на улицу.

Владимир заторопился смотреть какой-то международный футбол.

Если душа не сломана, не искалечена служением злу, в ней живет инстинкт жертвенности: спасенье любою ценой многих себе подобных — истина исключает выбор.

Официант обрадовался, заметив, клиент, наконец, уже ест. Чаевые, прочие выгоды от работы в дорогом ресторане — большое, по теперешней жизни, благо, но не от этого к людям родится тепло. Вот богатый, видно, человек, многое для него доступно, а в глазах, как поглядел, беспомощность, пустота от потерянного чего-то.

Но почему маршал лишился этого природного чувства, почему не пристрелил гада?.. И апатия, охватившая Глеба, — сильного, совершенно бесстрашного… Он даже называл ему точную дату встречи маршала с гадом, говорил — всё так просто, сразу поддержат другие… хотя вдруг нашла муть- пелена, на такой близости ее не было раньше… ну и что, даже если посмеет убить охрана — для чего еще жизнь, если не бросить ее против зла?.. Сгустки зла, они есть… каплями попадают в каждого человека — мало совсем, или больше, или целиком заполняют его, рождая дьявола во плоти.

Они могли убить самого дьявола!

И Нина — «таков удел… назначено Божьей волей…», а может быть, Бог тогда обливался слезами от вашей покорности злу…

И сейчас, смотрит сюда на помойку человеческих душ и не грустит?

Виктор еще час назад отпустил шофера и тогда еще подумал, что с большим удовольствием прогуляется по городу вечером, хотя вечер в июне, когда сумерки являются лишь в одиннадцатом часу, почти перестает существовать.

Свет — как замечательно, когда его много!

Некуда спешить, никто не ждет — мир отдан ему во всей полноте.

В безветренных воздушных пространствах улиц, отдыхающих ото дня, отдыхало и время; застывая мгновеньями посылало ощущение неуходящего. Редко, но бывало так в его жизни: исчезают границы этого мира, исчезает его окончательность и всё становится в один ряд бытия; вот не странным кажется, что сейчас его видят отец и мама, радуются, что еще в середине жизни он немаленький уже человек, незапачканный, помогавший многим, и что будет дальше таким. И еще, в единстве миров исчезает то всё случайное, что накапливает личное «я», — и нескованное, оно чувствует не только себя, но и огромное общее, с которым, стало быть, окажется в конце концов вместе.

VI

Утро.