Часы в вестибюле показывали — он обернулся за шестнадцать минут.
В кабинете еще только заваривался под колпаком чай, полковник, как и Виктор, не любил «из пакетиков».
— Это что у тебя?
— Лермонтов, из квартиры священника.
— Э… та, что ли, из которой листы выдрали.
— Именно. Только вы дарственную надпись не видели. Где письмо?
— Тут где-то… вот.
— Сравните почерк. Ты, Володя, тоже смотри.
Странное человек существо — вот сейчас отчего-то поднялось настроение, хотя радоваться никакого разумного повода нет. Скорее наоборот — расстрельное утро, а впереди — туман гуще прежнего.
— Тэк-с, заварка, надо полагать, уже готова, — сам себе объявил прокурор. — Конфетки, ба-ра- ночки…
Маленькие из самой высокосортной муки сушки незаслуженно обходятся молчанием среди исторических достижений России — одну, не удержавшись, он сразу засунул в рот.
— Что ж получается? — растерянно произнес Владимир.
— Да? — полковник поднял от бумаги глаза с никаким в них выражением.
— Почерк один к одному, Виктор Сергеевич, — голос молодого человека прозвучал детски жалобно.
— Знаю.
Прокурор взялся за разлитие чая.
Кроме отличных сушек у хозяина был еще абрикосовый джем.
— Витя, а чем ты доволен так?
— Вот, — он указал на продукты.
На лице помощника даже высветилась обида.
— Надо, Володя, радоваться, день сегодня счастливый. Во-первых, спасибо Зубакину и дурному сну, который меня насторожил. Игорь Петрович с нами сейчас…
— А не в морге, — досказал тот, и посетовал на себя: — Ну и быстро же человек привыкает к хорошему.
— Во-вторых, пуля, что нам вдогонку, тоже могла достать. В-третьих, у Зубакина наверняка есть какая-то уточняющая информация по оружию: кто продавал, кому продавал.
— Наверняка есть, — полковника мысль, что он здесь, а не в менее привлекательном месте, все-таки привела в хорошее настроение. — Ах, чай получился хороший! Пей, Володя.
— Но почерк! Дарственная на книге помечена шестым мая 1937-го года. Книга старая, и надпись на ней старая, к тому же — чернилами и перьевой ручкой.
— А ты пей, — пригласил прокурор. — И вообще, кто сделал дарственную, почти очевидно: это подарок отцу священника, которому тогда было тринадцать лет, от его отца, то есть от деда священника.
— Тогда ему сейчас… больше ста лет?
— Хорошо сохранился, — пробормотал, как об обычном, полковник.
Владимир шумно вздохнул, провел рукой ото лба к затылку… чая ему не хотелось, но другого не предлагали.
Коттедж Зубакина, который Виктор видел еще вчера с другого берега озера, не показался тогда среди прочих особенным, а теперь, когда подъехали, он обратил внимание, что на участке вокруг дома нет ни беседок под мрамор, ни бани с башенками и прочими украшательствами, зато розовых кустов много, на некоторых уже завязались бутоны.
Внутри, куда их сопроводил сам вышедший встретить хозяин, тоже не заметно особого шика — холл традиционно вполне оформлен: дерево, камень, большой камин… на его верхней панели фотопортрет.
Уже понимая чей, прокурор подошел ближе.
Старший лейтенант десантных войск, в летнем раскрытом на груди кителе… тельняшка, берет… лицо скуластое, небольшие жесткие усики, взгляд спокойный, уверенный — что-то в хорошем смысле типическое в этом лице, можно внизу написать: «Готов к защите Отечества».
Вспомнились те священнику на исповеди слова о чувстве, запретившем расстрелять мальчишку: «страшное что-то произойдет… мир перевернется…»
Виктор не знал сейчас — фантазия разыгралась или он когда-то действительно видел картину: руки вцепились в падающий земной шар — напряженные до предела они его не удержат.
Полковник с Зубакиным ожидали его в центре холла у стола темного дерева; молодой человек катил тележку с напитками.
Хозяин предложил откушать — второй час, время обеденное.
— Недавно чая с сушками напились, — полковник махнул рукою с досадой на легкомысленный этот поступок.
— Тогда сырку-колбаски.
Тот согласно кивнул, но прежде чем устроиться в кресле, торжественно произнес:
— Сначала о самом главном: сердечно благодарю вас, Борис Григорьевич, за спасение моей жизни.
Хозяин высоко вскинул брови.
Прокурор решил, что лучше ему «ввести в курс дела»:
— Игоря Петровича вызвали анонимным письмом на встречу у церкви к Черному лесу, сегодня в восемь тридцать. Я, спасибо вашему звонку, сумел отреагировать. Грохнули мимо — по крыше отъезжавшего автомобиля.
Виктору сразу вспомнилась сказка про медведя, которому очень не понравились чужие действия в собственном доме. Девочке Маше, правда, всё удачно сошло, но вот этот «медведь» прощать такое ни в коем случае не намерен; тут же возникли подозрения, что Зубакин может теперь «затемнить» канал продажи оружия, чтобы самому «разобраться».
— Борис Григорьевич, нам сейчас крайне необходимы совместные действия.
— Понимаю, — хозяин показал рукой, что все-таки надо присесть. — Откуда стреляли?
— Из двенадцатиэтажки, там метров триста.
Не дожидаясь вопросов, он рассказал детали, в том числе примерный облик стрелявшего, но про почерк в письме и на книге говорить не стал, не от задних каких-то мыслей, а простого соображения — не морочить человеку голову не годной для использования сейчас информацией.
Завершив рассказ, прокурор поймал на себе уважительный взгляд:
— Как вам это в секунды какие-то связать удалось?
Появилась вторая тележка; на стол, кроме «сырка-колбаски», поставили заливную осетрину, вареные языки, зелень и соусы.
Подождали, пока прислуга уйдет.
— Как понимаю, теперь слово за мной, — хозяин сначала приглашающе показал на расставленные блюда. — Вы меня простите, если я не раскрою канал поступления информации по продаже оружия? И юридических доказательств тоже нет.
— Простим, — согласился полковник и потянул на себя ручку спиртовой тележки. — Как сказал классик: «Грех такую закуску помимо водки». Я рюмку чистенькой, а вы?
Оба в ответ согласно кивнули.
