отдельные талантливые артисты умеют физиономически изображать животных. Когда же их спрашивают, как они это делают, ответ раздается всегда один: «Я просто внутренне представил себе, что он — это я».
— Вживание в образ?
— Точнее, временное в него воплощение. А это значит, что артист хотя бы на мгновение целиком переносит себя в другое существо. Целиком, это главное.
— Другое существо… смещение психики… — Торнвилу показалось, что его патрон забормотал вслух бессвязные мысли, — к другому миру…
Блюм даже растрогался, когда Торнвил пригласил его прийти к ним в субботу на обед.
— Что ты все-таки решила приготовить, Николь?
— Сложное блюдо из четырех составляющих.
— То, что мы ели в ресторане?
— Нет, плов из утки. Его иногда готовила моя бабушка. Это алжирское блюдо, а бабушка жила в Алжире еще в те старые времена, когда французам там можно было находиться.
— Действительно из четырех составляющих?
— Да. Длинный белый рис, много моркови, сладкий репчатый лук. И, наконец, сама утка! Утка должна быть жирненькой и предварительно вариться в духовке до состояния, когда косточки станут совсем мягкими. Потом эта утка просто размешивается в сваренном с морковью и луком рисе. Посмотришь, французы тоже кое-что умеют. Перец будете добавлять по вкусу.
— И что это вы с Блюмом зациклились на четырех продуктах? Наверно неплохо добавить в утку и яблок?
— Лишние продукты рождают лишние мысли, милый. Купи, пожалуйста, хорошего красного вина, только не сухого, а полусухого. Ну и хорошей водки. Для Блюма, разумеется, — улыбчиво взглянув на него, добавила она.
За несколько минут до назначенного часа Стенли увидел патрона из окна. Тот вылез из своей машины на тротуар около дома и некоторое время деликатно топтался рядом с ней, не желая беспокоить хозяев раньше времени. Одет Блюм был празднично, как на свадьбу.
— Вы очень элегантны, сэр! — с порога объявила ему Николь. — И это, позвольте сказать, у вас от природы. Вы никогда не замечали, что топорные люди выглядят в красивой одежде немножко смешно при первом на них взгляде? Тонкие же натуры в таких ситуациях вызывают легкое чувство восхищения. Вы — именно этот случай.
— Какие приятные слова, мадам! — расплылся в улыбке гость. — Я все-таки думаю, мной не вполне заслуженные.
— На мнение Николь можно положиться, — поддержал Торнвил, приглашая его к столику с аперитивом, — восьмилетний срок в балетной школе отлично воспитывает вкус. А вкус театральный самый тонкий, патрон.
— О, мадам, я и не знал о такой чудесной детали в вашей биографии!
— Все это, к сожалению, в прошлом. Я покину вас на пятнадцать минут, чтобы не испортить обед. Он у меня очень сложный.
— Какая у нее славная улыбка, Стенли, — радостно проговорил Блюм, проводив Николь взглядом. — Ну славная, и все!
— Что будете пить?
Гость повел глазами…
— А знаете… водка! Ха, я, когда вижу водку, так ее уж и пью. В годы моей молодости, Стенли, она помогала от холода, помогала не заболеть, а иногда и кое-что забыть, да, на некоторое время… Знаете, какая интересная история произошла у русских всего неделю назад? Мне специально сообщили об этом из Белого дома сегодня утром те самые знакомые вам чиновники. Один их банкир и другой какой-то крупный бизнесмен покончили самоубийством. Тем самым известным нам с вами способом. В Белом доме сочли, что нам полезно об этом узнать. Спросили, что я об этом думаю.
— А обстоятельства?
— Ну да, и я поинтересовался. Оба предварительно переправили куда-то деньги. Все. А деньги крупные и, разумеется, не им одним принадлежавшие. Государственные кредиты, в том числе… Ах, прекрасная водка! А это что, морские гребешки? Ка-кая прелесть!
— Способ самоубийства ничем не отличается?
— Абсолютно ничем. Вы лучше меня знаете, русские ближе к востоку, быть может это у них в традиции?
— Вспарывать животы? Совсем нет, там больше любят вешаться.
— Почему не стреляться?
— Именно по традиции, не доверяют техническим средствам. Деньги ушли на запад?
— Считают, что не ушли. А перешли к кому-то там же в России.
— Это несколько успокаивает. Хуже было бы, если бы их след обнаружился у нас.
— У Независимого?
— Да, патрон, я день и ночь думаю об этой мистике.
— Я тоже. И еще о том, как нам использовать их пароль.
— «Объединившись поверим. — Поверив, объединимся»? Вы полагаете, это не индивидуальный пароль?
— Да, полагаю. Уж слишком много какой-то скрытой символики. Конспирация, не мне вам рассказывать, избегает пышности. Пароль должен звучать невинно и бессодержательно для постороннего уха, если таковое вдруг рядом окажется.
Торнвил согласно кивнул головой:
— Действительно, похоже не на пароль, а на какую-то ритуальную формулу. К чему эти детские игры, не могу понять.
— Игры совсем не детские. Три трупа у нас, включая того правительственного агента, которому очень профессионально устроили автомобильную катастрофу. Причем, не считаясь с возможными случайными жертвами. Хорошо, он врезался в рефрижератор, а если бы в автомобиль, где мама везла из школы детишек?.. Так что, три трупа у нас и два у русских.
— Вы, все-таки, связываете эти события.
— Теперь мы должны их связывать… Как говорят китайцы, если вам удалось схватить тигра за хвост, единственное, что можно сделать — его не выпускать. И ритуальный характер пароля — совсем не пустяк.
— Вы имеете в виду, раз профессионалы жертвуют ради этого конспирацией, здесь скрытая активно действующая в их системе сила?
— Несомненно, мой дорогой, другого объяснения просто и быть не может. Давайте вспомним психоаналитику, психологические аспекты веры. Символ — необходимый ее инструмент. Это не знак. Не условное обозначение. Это живая связь между сегодняшней жизнью человека и какой-то другой, которую пока нельзя потрогать. Психологи утверждают, что символ никогда не бывает случайным. Его нельзя убрать или заменить — это слишком тяжко действует на человека, разрывает его связь с тем, другим миром. Обратите внимание на историю, на ее далекие времена. Если захватчики желали чисто экономически подчинить завоеванный народ, оставляя его жить в собственной общественной системе, они никогда не трогали религию завоеванных. Правители даже запрещали своим солдатам близко подходить к чужим культовым местам, чтобы ничего не повредить и не осквернить хотя бы случайно. А вот когда они вели политику геноцида, и надо было превратить завоеванных в тупое стадо, прежде всего разрушались предметы культа, то есть культовые символы. Эта задача считалась не менее важной, чем военная.
— Постойте, постойте…
— А что такое?
Торнвил сморщил лоб:
— Какая-то мысль в голове мелькнула, — он нервно пробарабанил пальцами по столу, — не успел ее ухватить.
— А черт бы их драл, Стенли, да?! Жили ведь мы спокойно, занимались своими предателями —
