продажными шкурами, сажали их регулярно. И на тебе, свалилось неизвестно что на нашу голову, мешают водку пить! Спасибо, мой дорогой, еще немного не откажусь. — Он поднял вверх маленький стаканчик и с удовольствием его рассмотрел. — Вот и они бы так! Душу греет… — Он с удовольствием выпил. — М-у…. а это маринованный перец? Какая благодать!
— Опять заговорили про душу?! — в дверях появилась Николь. — Не коллективную на этот раз, я надеюсь? Интересно, а куда подевалась душа той утки, которую я размешала в плове? Прошу к столу!
— Почему ты так любишь смотреть на ночное небо? Что там?
— Там? Ничего… Но под ним весь мир, отец.
Хак уже давно называл так хозяина, еще до того, как женился на его дочери.
Сначала он привыкал к маленькому веселому ребенку, уважавшему его как старшего брата. Потом понял, что ему хочется любить это подросшее милое существо.
Вечером перед сном он всегда выходил за порог и смотрел на темный небесный купол, на темный купол, а не на звезды, которые Создатель развесил по доброте к людям, чтобы они не плутали, не зная направления ночью. Хаку не нужны эти небесные метки, потому что не нужны отдельные места под этим куполом. Если Создатель спас его от палачей и охранил под видом кузнеца, его, единственного законного наследника трона, то с какой еще целью, как не вернуть ему трон, а значит и все, что находится под этим куполом. Хак чувствовал Его высшую волю, и чувствовал огромное пространство купола, до самых границ, замыкающих пределы жизни, за которыми, он знал, лежат холодные, не назначенные людям земли. И небесный купол покорно открывался ему, как будущему Хозяину!
— И вино к столу вы подобрали сами, мадам? — Блюм на протяжении всего обеда находился в состоянии то радости, то восторга. И болтовня между ним и Николь шла так, как будто они всю свою жизнь очень близко знакомы.
— Нет, я только попросила Стенли обязательно купить хорошее красное полусухое.
— Вот это и гениально! Обычно пьют сухое, а итальянцы всякую кислятину. Вино к мясным блюдам непременно должно быть полусухим, то есть с определенным содержанием сахара. Удивительно, мадам, кроме нас с вами почти никто не знает, что мясо и сахар любят друг друга.
— Ну почему же, — возразил Торнвил, — мой старый дед, когда я был маленьким, всегда предлагал мне к мясу патоку.
— Ха-ха, ручаюсь, что он был фермер или что-нибудь вроде, и жил на Западе или на Юге.
— Совершенно верно, на границе с Нью-Мехико.
— Это старая традиция простых людей, Стенли. Люди от земли прекрасно чувствуют, что с чем надо есть. А в наших дорогих ресторанах вам не моргнув глазом порекомендуют к мясному блюду кислятину.
— Это просто преступление, — согласилась Николь.
— Преступление против вкуса, мадам. А оно относится к разряду преступлений против человечества. Вы согласны?
Последовали еще какие-то шутки, а Торнвил опять почувствовал неясную скребущуюся мысль, как в тот момент их разговора с Блюмом.
Он поймал ее неожиданно, уже прощаясь с Блюмом у машины.
— Патрон! Черт возьми, я понял, наконец, что меня стало беспокоить во время нашего разговора перед обедом.
Тот выжидательно на него уставился.
— Воля Вернера настораживалась и включалась именно тогда, когда начинал звучать этот пароль. Живой символ, да? Живое всегда имеет рождение. А все, что рождается, рождается здесь, на Земле. Родилось, значит было уже где-то. Было, понимаете, или я сбивчиво говорю?
Блюм несколько секунд очень внимательно на него смотрел, потом произнес без всякой улыбки:
— Ваша идея не хуже плова из утки, — и не удержавшись добавил: — Только не говорите об этом Николь.
— Бросьте шутить, патрон.
— Трудно удержаться после такого вина, мой дорогой. Тем не менее, — он сразу сменил тон на серьезный, — давайте подумаем, к кому из специалистов тут следует обратиться. Тихо так получить консультацию, чтобы комар носа не подточил…
— Что, если просто запросить информацию по библиотекам: лозунги, девизы и тому подобное?
— Н-ет, мне это не нравится. Наберем огромный беспорядочный ворох, в котором нужное может и не оказаться, время потеряем. Знаете что, я сам позвоню сегодня же вечером в Оксфорд одному члену их попечительского совета. Это в прошлом наш человек, он долго проработал в военной разведке в прежние годы. И, конечно, хорошо меня помнит. Любопытствовать — что и зачем — он не станет. Просто сведет нас с нужными консультантами из тамошней профессуры. Ждите от меня сообщений.
Торнвилу удалось провести воскресенье дома. «Утром в понедельник, — сообщил Блюм по телефону, — вас встретят в аэропорту и сразу доставят в дом к одному очень старому профессору. Он давно не преподает, но голову сохранил очень ясную. Считается у них светилом. Какой-то невероятный полиглот, и чуть ли не всю человеческую культуру знает».
В понедельник около полудня полковника привезли к красивому особняку, а еще через минуту он познакомился с его хозяином.
Точного его возраста ему не сказали, но для себя Стенли сразу определил — девяносто или несколько больше: вид не обычной старости, а того, что за ней. Люди, переступившие эту грань, обнаруживают как бы другой человеческий возраст — спокойное венчающее жизнь состояние перед порогом вечности, ничем не озабоченный туда уход. Наверно, это заслуженный ими подарок за то, что любили жизнь, а может быть и за то, что многие годы в увлеченном своем труде проживали каждый день как последний.
Профессор уже не очень доверял своим силам и тщательно опирался на палочку, когда, встретив Торнвила на пороге, повел его внутрь.
— Я ужасно неловко себя чувствую, — сознался тот, — очень стыдно вас беспокоить, но принудили обстоятельства.
— Я всегда рад, когда способен помочь. А могу я узнать, какие обстоятельства вас принудили?
— Разумеется, профессор, хотя сказанное должно остаться между нами. Мы занимаемся сейчас одной очень странной сектой. Небезопасной, с нашей точки зрения. Они используют в среде своих адептов один и тот же девиз, но мы не знаем корней происхождения этой секты, и возможно, он cможет дать ключ к какому-то пониманию.
— Девиз? Очень интересно, — чуть замедленно произнес хозяин, располагаясь в кресле напротив. — Каков же девиз?
— «Поверим и объединимся? Объединившись — поверим».
Профессор чуть улыбнулся и промолчал. Торнвил тоже молчал, ожидая… Прошло около минуты.
— Да, я знаю этот девиз. Я хорошо его знаю.
— Что это такое, профессор?
Тот позвонил в изящный серебряный колокольчик, и откуда-то сверху сбежала молоденькая служанка.
— Мне мой чай, пожалуйста. Что будет пить наш гость?
— Кофе, если можно, покрепче.
Служанка так же быстро исчезла.
— Любопытно, весьма любопытно…
— Сам девиз?
— Не именно он, — хозяин сделал паузу, о чем-то раздумывая. — Я часто говорил на своих лекциях, — затем начал он снова, — что история человечества устроена по принципу сообщающихся сосудов. Историческая жидкость переливается, иногда обнаруживая себя совсем в неожиданном месте. Большая часть древнегреческой науки пришла в Европу через арабов. Аристотель, Евклид… Да, проделала огромный круг, пришла вместе с маврами в Испанию, и европейцы начали читать многие античные труды в переводе с арабского. Славяне, еще в архаичный период, обосновались на Апеннинах — снабдили будущих римлян фрагментами своей бытовой культуры. Другой частью те же славяне расположились на территории
