В 1830-х гг. случился экономический бум, который привел к новым инвестициям штатов в банки, каналы и железные дороги, деньги на эти инвестиции были даны штатами в долг. На спокойном Востоке штаты расширяли свои сети каналов, тогда как штаты-фронтиры на Западе и Юге делали первые попытки инвестирования во внутреннее развитие. Экономический спад 1839 г. привел к самому большому кризису государственного долга в истории страны. К 1842 г. восемь штатов и территория Флориды оказались не способны выполнить условия по своим облигациям. В процессе восстановления, который занял все 1840-е гг., штаты вопрошали, как и почему они оказались в такой тяжелой ситуации. Ответ был сформулирован в традиционных республиканским понятиях: небольшие группы интересов пытаются получить от штатов экономические привилегии в форме лицензий и общественных облигаций, направленных на поддержку банков, каналов и железных дорог. Избирателям обещали, что их налоги не пойдут на возмещение долгов, взятых в пользу компаний. Эти обещания не были выполнены. Чтобы предотвратить повторение данной ситуации, было решено вообще исключить саму возможность таких обещаний. Во-первых, отныне корпоративные лицензии будут доступны каждому через акт об общей инкорпорации. Открытый доступ к корпоративным формам уничтожит ренту, ассоциируемую с особыми привилегиями, которые делали процесс инкорпорирования приоритетной целью. Во-вторых, отныне, чтобы штаты могли напечатать облигации, они должны были получить одобрение избирателей путем референдума о повышении налогов, без этого облигации не могли быть напечатаны. Между 1842 и 1851 гг. еще 12 штатов приняли новые конституции. штатов ввели процедурные ограничения на долги, еще восемь одобрили законы об общей инкорпорации.
Примечательно, что в тот момент, когда штаты и народ были готовы признать существование постоянных политических партий, когда Мартин ван Бюрен писал свою автобиографию, оправдывая существование партийной конкуренции как способа содействия достижению общественного блага, а не принесения общественного интереса в жертву интересам частных лиц, поборники общей инкорпорации выдвинули идею о том, что общая инкорпорация (и то, что было известно как «свободная банковская деятельность» в банках) позволит полностью деполи- тизировать процесс инкорпорации и тем самым устранит прессинг частных интересов на законодательные органы [236] .
Речь шла о свободном входе и открытом доступе, то есть о лишении законодательных органов дискреционной власти ограничивать вход в ту или иную сферу бизнеса одной или несколькими фирмами. Уильям Леггет, газетный обозреватель из Нью-Йорка, в 1830-х гг. посвятил общей инкорпорации множество материалов:
Ничто не может быть более абсурдным, чем предположение о том, что солидарность с этими чувствами [поддержка общей инкорпорации] подразумевает противодействие любому из тех великих починов, с которыми связана законодательная власть и ее неприкосновенность. Мы возражаем лишь против нарушения великого демократического принципа нашего правительства; этот принцип стоит во главе Декларации независимости; этот принцип был повторен со всей отчетливостью в конституциях большинства штатов. Закон о полном партнерстве, который делает особые преимущества корпоративной формы доступными всем людям, которые во имя любой законной цели желают объединиться, неуязвим для тех возражений, которые выдвигают против него. Подобный закон не будет давать никаких исключительных или специальных привилегий; данный закон будет находиться в полном соответствии с великой максимой о политическом равенстве людей; подобный закон будет объединять все сообщество, позволяя капиталу свободно течь по своим каналам, а предприятиям — регулировать свою деятельность в соответствии со своими целями [237].
Поборники обязательной общей инкорпорации продолжили свой рассказ о политических издержках специального законодательства. Э. П. Херлбут, нью-йоркский адвокат, в 1845 г. написал, что общая инкорпорация уничтожит «лобби, или третью палату, являющуюся воплощением эгоизма и масштабной коррупции. Стены законодательного собрания очистятся, а представители народа начнут дышать в более чистой и свободной атмосфере. Всякая практика „взаимных услуг” окажется сведена на нет» [238]. В конечном счете именно политический аргумент возымел успех. В 1846 г. штат Нью-Йорк принял новую конституцию, которая санкционировала законы об общей инкорпорации.
Принятие законов об общей инкорпорации стало экономическим решением политической проблемы. Вместо создания корпоративных привилегий для нескольких групп общая инкорпорация позволила каждому получить доступ к ценной форме организации. Открытый доступ уничтожил коррупцию и ренту, связанную с корпоративной формой. К началу 1850-х гг. открытый доступ к политическим и экономическим организациям в США был полностью институционализирован.
Институционализация открытого доступа: почему Запад?
Переход от ограниченного доступа к открытому происходит в два шага. Каждый из этих шагов должен соответствовать эгоистическим интересам элит. Этот переход не требует от элит ни радикального прыжка веры, ни радикальной смены обстоятельств, ни даже продуманной сознательной попытки трансформирования порядка ограниченного доступа в порядок открытого доступа. Оба шага отличаются друг от друга, особенно с исторической и хронологической точки зрения. Достижение пороговых условий потребовало нескольких столетий технологических, интеллектуальных и институциональных изменений в западноевропейском обществе. Действительный же переход произошел в промежуток, равный нескольким десятилетиям.
Если данный переход подразумевает двухшаговый процесс, то тогда ответ на вопрос о том, почему именно Запад первым прошел по этому пути, должен состоять из ответа на два вопроса: во-первых, как именно Запад достиг необходимых пороговыхусловий, а в процессе еще и получил военный контроль над миром, а во-вторых, почему этот действительный переход впервые случился именно на Западе? Предыдущие попытки ответить на ключевой вопрос так и не смогли развести эти две проблемы. Одна из главных особенностей предшествующих исследований заключалась в стремлении делать особый упор на предварительных условиях перехода, игнорируя при этом понимание самого перехода.
Образование пороговых условий и доминирование Запада в мире
Мы предлагаем альтернативную гипотезу того, как именно произошел переход, она отличается от тезиса о военной революции, который выдвигают Бейтс (Bates, 2001), Паркер (Parker, 1996), Тилли (Tilly, 1992; Тилли, 2009) и прочие. Тилли утверждает, что долговременная гонка вооружений стимулировала складывание государств в Европе ранней современности. Бейтс вопрошает: почему раннесовременная Европа развивалась, тогда как современная Африка — нет? Его ответ таков: постоянная гонка вооружений. Согласно этим аргументам, государства разрабатывают все новые и более дорогостоящие военные технологии, которые вынуждают всех остальных следовать этим же путем — или же подчиниться тем, кто это оружие имеет. Все большие затраты на войну значили, что отныне всем государствам необходимо расти; то есть им необходимо разрабатывать новые институты для управления и финансирования войны. Точно также Шульц и Вайнгаст (Schultz and Weingast, 2003), опираясь на Норта и Вайнгаста (North and Weingast, 1989), утверждают, что у либеральных государств было преимущество: достоверные обязательства позволили им стимулировать растущую экономику и одалживать деньги для финансирования все более масштабных и длительных войн, так чтобы издержки на войну не были слишком обременительными для экономики.
Мы не оспариваем факты, изложенные в этой литературе, но мы предлагаем их новую интерпретацию. Проблема данного подхода в том, что он начинается с постулирования элементов, которые на самом деле являются лишь конечными продуктами процесса. Монополия на насилие, которая свойственна современным порядкам открытого доступа, является результатом долгой эволюции в
