социального благополучия значительны, сокровища, накопленные трудами философов, мудрецов и законодателей за многие годы работы, лежат перед нашим взором, вся эта совокупная мудрость может быть успешно использована для установления наших форм правления (Gay, 1969, р. 560).
«Федералист» заслужил настоящее бессмертие как классика в искусстве политики. Это также классическая работа Просвещения, ценный преемник работы Монтескье «О духе законов» и важное дополнение работы «Об общественном договоре» Руссо (Gay, 1969, р.563).
Бернард Бейлин в названии своей книги «Начать мир заново: гениальность и амбивалентность американских от- цов-основателей» (Bailyn, 2004) тоже очень точно выразил тот импульс к общественным изменениям, который был вызван этими просвещенческими идеями.
Исторические прецеденты очень важны. Однако тезисы о том, что современный мир обязан своим развитием британским вигам, французским республиканцам и американским отцам-основателям, что их способность положить начало новому миру привела к его возникновению, ставят нас перед серьезной исторической проблемой. Хотя поколение основателей и предприняло важные шаги на пути перехода, вовсе не их идеи стали тем, что позволило данным странам осуществить действительный переход. Их идеи смотрели в прошлое; они пытались придать смысл миру и истории, которые лежали перед их взором. Они смотрели в сторону нового мира лишь в той степени, в какой верили, что им удалось найти решение проблем, относящихся к XVII и XVIII вв. Опасности образования фракций, партий и конкурирующих экономических групп рассматривались ими как основные исторические источники слабости республик. Они надеялись минимизировать и сдержать эти опасности путем выстраивания сбалансированного государства с разделением властей, а также с наличием системы сдержек и противовесов. Они сталкивались с неизвестностью, поэтому были не в силах даже представить общество открытого доступа, которому еще только предстояло появиться. То, что казалось им опасностями — политические партии и корпорации, — стало тем ключом, который позволил выстроить стабильную республику с режимом открытого доступа.
Республиканская история заканчивается слишком быстро. Борьба за открытый доступ продолжилась и в середине XIX в., она потребовала значительных концептуальных, организационных и институциональных инноваций, выходивших далеко за пределы республиканских идей. Республиканские идеи о политических партиях и экономических организациях еще только должны были быть переосмыслены. Разрешение внутриэлитных конфликтов, а также создание условий для того, чтобы права элит были обеспечены и гарантированы от любых конфликтов, в конечном счете привели к институционализации открытого доступа в экономике и политике. Описывать изменения середины XIX в., приведшие к открытому доступу в экономике и политике, как реализацию идей Просвещения — значит препятствовать любым усилиям понять эти изменения. Конституции 1787 года, а также «Федералиста» оказалось недостаточно, чтобы привести США к системе открытого доступа.
Другой объяснительный нарратив фокусируется на роли масс, которые угрозами и давлением заставили элиты уступить свои привилегии и поделиться властью.
Асемоглу и Робинсон (Acemoglu and Robinson, 2006; Асемоглу и Робинсон, 2011) являются наиболее яркими представителями подобного тезиса о давлении иеэлит. Согласно их позиции, во имя предотвращения более плачевных сценариев элиты создали демократию как вполне себе сносный метод перераспределения, который позволяет им вечно остатваься во главе процесса перераспределения богатства. Как было нами подчеркнуто, развитие гражданских прав в Англии, а после Акта об унии 1707 года и в Великобритании, стало результатом превращения привилегий элит в права, это было следствием именно внут- риэлитной политики. Данный факт ускользает от Асемоглу и Робинсона, в концепции которых элиты действуют как единое целое. Первый Акт о реформе 1832 года был по преимуществу внутриэлитной сделкой, он перераспределил политическое представительство между разными группами элит, это не было соглашение элит с массами. Внутренняя динамика естественных государств приводит к регулярному перераспределению прав и привилегий, по мере того как индивиды и группы становятся более или менее влиятельными. Первый Акт о реформе перераспределил политическое представительство, что отчасти являлось отражением новых политических реалий: в стране уже несколько десятилетий шла индустриализация, в результате новые индустриальные центры в Бирмингеме, Лидсе и Манчестере были просто обречены получить новые права за счет более слабых «гнилых местечек», в которых концентрировалась традиционная элита. Данный акт также наделил правами копигольдеров, которые владели собственностью как минимум на десять фунтов. Наконец, данная реформа способствовала становлению процесса регистрации, что имело непреднамеренные последствия: парламентские партии смогли создать своих электоральных двойников. Реформа 1832 года, вне всякого сомнения, привела в движение силы, которые мобилизовали массы как политическую силу; более того, эти силы, на что указывают Асемоглу и Робинсон, стали важным фактором в позднейших реформах. Однако внутри- элитные противостояния также оказали влияние на эти реформы: политические элиты и их новые политические партии имели все основания стремиться к распространению избирательных прав на широкие массы — это давало им возможность получить электоральные преимущества. На этот аспект указывает Пиль.
Прочие исторические подходы вращаются вокруг роли военных и иных технологий в процессе долговременного изменения условий. Литература, посвященная военной революции, концентрируется на событиях, которые предвосхитили проблемы перехода в XIX в. В 5-й главе мы изучили идею о том, что меняющиеся военные технологии заставили правительства стать более крупными и изощренными. Военная мощь Западной Европы после xvn в. заметно выросла, суверенные государства расширялись, чтобы финансировать свои армии и управлять ими. Большие армии требовали больших бюджетов, но помимо это- то они требовали больших, лучших и более сложных организационных механизмов. Общества, которые дальше других продвинулись по пути совершенствования этих механизмов, получали реальные преимущества. Великобритания и Франция благодаря своему военному могуществу kxviii В. представляли собой глобальные империи, включавшие в себя изощренные институты и организации, необходимые для управления столь сложными механизмами. Однако не факт, что глобальность их власти, а также богатство сыграли хоть какую-то заметную роль в интересующих нас институциональных изменениях, случившихся в XIX в. Те же самые изменения произошли и в США, но без всякого стимула глобальной конкуренции.
Долгая традиция экономической истории уделяет особое внимание развитию промышленных технологий и контролю над природой. Данный подход связывает стремительное экономическое развитие западных экономик после 1850 г. с технологическим прогрессом, достигнутым задолго до этого. Начало индустриальной революции обычно датируют Великобританией конца xviii в., но в экономической истории принято указывать на множество примеров более ранних технологических изменений в Европе (Mokyr, 1990, 2002). Прогресс в развитии финансовых институтов возводится к Италии xvi-xvii вв., к Голландии xvn-xvin вв., а также к финансовой революции в Великобритании конца XVII — начала xviii в. Европейская колониальная экспансия начинается с испанской и португальской политики конца XV в., эту политику после 1600 г. повторили Голландия, Франция и Великобритания [239]. Масштабные исторические сравнения Европы и Китая (Jones, 1981, Pomeranz, 2000) подчеркивают важность «призрачных акров», то есть способности европейцев с помощью колониальных владений по всему земному шару ослаблять нехватку ресурсов и избегать мальтузианской динамики. Мокир (Mokyr, 2009) и Мак- клоски (McCloskey, 2006) указывают на долгую традицию интеллектуального развития в Европе, которая получила свое завершение в Просвещении. Это развитие помогло не только осуществить научную революцию и внедрить идею о том, что человечество может быть улучшено посредством сознательных и рациональных усилий, оно также вселило веру в то, что конкурентные рынки — это эффективный механизм распределения ресурсов. Подобные исторические повествования обычно обрываются в начале XIX в.; лишь немногие из них уделяют внимание истории после 1850 г. (экономическая история Великобритании конца XIX в. была историей относительного экономического упадка, а не относительного развития).
Таким образом, представители экономической истории так и не объяснили события середины и конца XIX в. Хотя мы и не можем выделить никакого решающего года или десятилетия, когда бы произошло решающее увеличение роста, тем не менее современный экономический рост, рост доходов на душу населения примерно на 1–1,5 % в год, точно не начался до 1840 г. ни в одной из этих стран [240]. После 1850-х гг. этот стабильный рост, прерываемый умеренными скачками и падениями, продолжается, если не считать войн и депрессий 1920-х и 1930-х гг., вплоть до сего
