завидовал.
Правда, завидовал пятидесяти пятилетний Валерий Алексеевич Коршунов уже намного реже. Он словно утратил способность испытывать любые сильные эмоции и жил по инерции, по привычке, бегая по кругу на привязи, и не мог с него сойти.
Жалел ли он о том, что многих лишил жизни, продавая наркотики? Нет. Жалел ли он о тех, кого убивал, боясь разоблачения, конкуренции? Нет. Жалел ли он о тех, у кого отнимал последние сбережения, недвижимость, родных, близких? Опять нет.
Коршунова мучила внутренняя пустота. Ни одного близкого человека, ни одного друга, ни одного родственника, кроме матери, выжившей из ума и проводившей большую часть суток в сонном состоянии. Она никогда не принимала наркоту, но много и часто спала. Могла заснуть сидя в кресле, на табуретке, даже в туалете. Сиделка, которую оплачивал Валерий, кормила старую Коршунову, поила и укладывала спать, не обращая внимания на происходящее в загородном особняке, где впрочем, Валерий появлялся довольно редко. В основном он жил в городской квартире, приезжая к матери, чтоб заплатить по счетам и дать деньги сиделке. Это он проделывал сам не потому, что не доверял своей «правой руке» Кириллу, а просто, чтоб делать в жизни хоть что-то безобидное, хоть что-то не криминальное.
Последний год был самым трудным для Коршунова. Уже давно не радовали его деньги, женщины и вино. Купить что-то для себя на деньги ему не хотелось, отдать кому-то было жалко. Женщины не тешили его, вызывая раздражение либо чрезмерной разговорчивостью, либо чрезмерной молчаливостью, либо самомнением, трусливостью, в общем, у каждой находил Коршунов сильный изъян, оправдывающий его равнодушие. От вина у Валерия болела печень и появлялась изжога. Он пробовал играть в рулетку, карты, но, проигрывая, злился, получая ещё больше негатива, чем от внутренней пустоты.
Самой большой проблемой Коршунова за последний год стала бессонница. Бессонница сильная, страшная. Валерий знал, как убивают наркотики, высасывая силы, волю, разум. Он никогда не прибегал к ним и вот теперь, словно в наказание, Коршунов имел их в любом количестве, не принимал и мучился. Слишком долго он презирал слабых наркоманов, слишком много говорил о их ненужности, о том, что убийство или гибель этих никчёмных от передозировки лишь очищает человеческое общество, улучшая генофонд его. Он пытался хоть как-то оправдать свой грязный бизнес и теперь вдруг понял, что иногда обстоятельства бывают сильнее человека. Что мучения бывают сильнее страха смерти, что нельзя судить других, будучи уверенным, что ты сам лучше, сильнее, умнее. Он даже не предполагал, что бессонница может быть такой тяжёлой и страшной.
А особенно тяжёлой бессонница стала после встречи со старой знакомой, которую Валерий не видел очень давно.
Лет двадцать назад понравилась Коршунову одна женщина. Очень красивой она ему казалась, но женщина эта, Олеся Латова, была женой компаньона по бизнесу. Нравилась она Валерию и внешне, и характером. Не зная, чем занимается её муж, красавица родила дочь, и, попав в их дом, Коршунов не мог наглядеться, как Олеся возится с дочкой. Муж Олеси очень боялся, что она узнает о настоящем происхождении того материального благополучия, в котором живёт. Он не хотел, чтобы кто-то из окружения Коршунова появлялся рядом с женой и дочкой, но совсем избежать этого не мог.
И вот сидел Коршунов в кресле, наблюдая за красавицей Олесей с её прелестной дочкой, и сердце его наполнялось злобной завистью. И Олеся, и девочка, словно сошедшие с картинки, радостно смеялись, поглядывая на своего мужа и отца в одном лице, который также был очень симпатичным.
Коршунов понимал, что в сравнении с Латовым Евгением очень сильно проигрывает, и от этого ещё сильнее злился. Злость, рождённая завистью, подтолкнула Коршунова на ещё один тяжёлый грех.
Когда Латов решил уйти из криминального бизнеса, его пытались заставить работать дальше, так как он занимал определённый пост и очень сильно помогал Коршунову. Уговорами или угрозами заставить не удалось, и тогда Коршун решил подстроить похищение девочки. Лишь только Латов узнал о пропаже дочки, просто потерял голову. Он силой пытался отнять дочь и поплатился за это жизнью. Коршунов сам всадил пулю в ненавистную грудь и со злорадством наблюдал, как жизнь постепенно гаснет в красивых глазах Евгения. Эта смерть охладила ненависть Коршунова и он решил отдать ребёнка матери, выставив себя героем, и будучи уверен в том, что милиции не известно о похищении.
Когда он уже подъезжал к Москве поздно ночью со спящим двухгодовалым ребёнком на заднем сиденье, увидел впереди три милицейских машины и милиционеров, останавливающих всех подряд.
Коршунов выключил фары и, оставшись незамеченным, повернул назад. Он отъехал километров пять, остановился и задумался. В машине не было ничего запрещённого законом, кроме похищенного ребёнка.
Коршунов задумался не надолго, потом достал с заднего сиденья маленькое хрупкое тельце, отошёл с ней подальше в лес, и когда девочка начала плакать, разбуженная ночной прохладой, с силой стукнул о дерево. Коршунов не хотел убивать, он хотел, чтоб ребёнок замолчал и не плакал, хотел оглушить её, чтоб оставить у дороги и дать возможность найти. Он как будто даже пожалел маленькую дочку Олеси, но когда вынес её из леса ближе к дороге, понял, что ребёнок мёртв. Слишком сильным был удар…
Коршунов оставил девочку и уехал в область, вернувшись в Москву по другой дороге лишь под утро.
И вот теперь, через двадцать лет, он встретил Олесю.
Проезжая вдоль проспекта, Валерий попросил водителя остановить машину возле торговой палатки. Ему сильно хотелось пить.
Водитель притормозил, и когда телохранитель хотел пойти купить воды, Коршунов остановил его:
-Сиди. Я сам.
Он медленно вышел из машины, жестом приказав охране не следовать за ним. Ноги затекли, болела поясница, и Валерий, купив воды, хотел пройтись немного, чтобы размяться.
Он стал прохаживаться перед кафе, рядом с которым стояла палатка. Было четыре часа дня, в почти пустом кафе через стеклянные витрины просматривались все столики, и за одним из них сидела женщина. Она сидела у самого стекла, и Валерий сразу узнал Олесю.
Поддаваясь воспоминаниям о чувствах, которые испытывал когда-то, Коршунов вошёл в кафе и, ещё сам не зная, что скажет, подошёл к Олесе.
-Олеся,- окликнул он.
Женщина вздрогнула и подняла глаза. На лице ясно читалось, что она не узнаёт подошедшего.
