меня дар…»
Наяву Косматый, насвистывая, ушел прочь по берегу. Вскоре он скрылся из виду. Здесь же, во сне, он все не уходил. Ждал; и дождался.
«Я охотник, – сказал Кефал. – Дай мне копье, не знающее промаха.»
Косматый вздохнул:
«Не дам.»
«Ты отказываешь мне в дружбе?»
«Я отказываю тебе в чудесном копье.»
«Почему?!»
«Ты думаешь, малыш, копье принесет тебе счастье?»
Эхо повторяло его слова над морем, пока Кефал не проснулся.
Тритону снилось море. И мама. Во сне они ничем не отличались друг от друга. Иногда тирренец подумывал утопиться, чтобы никогда не расставаться с морем и мамой. Однажды он поделился этой мыслью с отцом. Отец избил его до полусмерти. Нельзя, понял Тритон. Даже если очень хочется. Как хочется дать сдачи отцу, треснуть кулаком по багровой шее, а нельзя.
Он спал и улыбался во сне.
Персею Горгоноубийце снился аргосский стадион.
СТАСИМ. ДИСКОБОЛ: БРОСОК ВТОРОЙ
Дискобол взмахнул рукой, примериваясь.
Солнце остановилось над аргосским стадионом. Сам Гелиос придержал колесницу, желая взглянуть на бросок великого Персея. Атлет, не моргая, смотрел в лицо светлому божеству. В облике дискобола читался вызов, не вполне уместный здесь и сейчас. По лицу бродила странная улыбка – казалось, Персей забыл, где находится. Наконец он топнул ногой. Каменный постамент отозвался гулом. Персей топнул еще раз, а потом – еще, словно намереваясь пойти в пляс. Вне сомнений, он собирался метать диск по-старому, без раскручиваний – так бросают камни воины в строю. Улыбка оставила сына Зевса. Взгляд стал суровым, будто искал врага.
– Хаа-ай, гроза над морем…
Зрители начали переглядываться. Беспокойство поселилось в сердцах. Резкая смена настроений атлета, его поведение, песня, сорвавшаяся с губ – все предвещало беду. Кое-кто уже творил охранительные знаки, косясь в дальний конец стадиона – туда, где располагался храм Аполлона. Внемли, Блистающий! Неужели твой смертный брат задумал святотатство? Лучшие дискоболы Пелопоннеса с трудом метали диск через реку Алфей. Расстояние от постамента до святилища было гораздо больше. Тем не менее, многим почудилось, что атлет броском намерен расколоть алтарь.
– Хаа-ай, Тифон стоглавый…
Взмах, второй; дискобол перенес вес на правую ногу. Левая встала на носок. Наклон туловища, свободная ладонь ушла к колену. Атлет вел себя так, будто позировал скульптору. Красота собственных действий заворожила его. Черты лица – расслабленные, умиротворенные – излучали покой и безмятежность. Он искоса глянул на диск: что это? ах, да… Готовый к полету, диск мерцал крошечной луной. Фигура Персея стала бронзовой. Четко обозначились ребра; грудные мышцы превратились в доспех. Бросок, и тело взорвалось движением – отточенным, как наконечник копья. Диск вычертил безумную траекторию, стремясь к победному рубежу. Не сила атлета – крылья зрительского восторга несли его. С небес пал оглушающий жар, воск, который скреплял перья крыльев, растаял – в зените полета диск, подобно хмельному забулдыге, шатающемуся от стены к стене, изменил направление. «Чечевица» из бронзы накренилась – «Хаа-ай, гроза над морем, хаа-ай, бушует Тартар…» – забирая правее…
И ударила по западным трибунам.
Персей ринулся туда за миг до вопля. Улыбки, песня, самолюбование – все исчезло, как не бывало. По стадиону несся сын Зевса, Убийца Горгоны. Он бежал так, как здесь еще не бегали. Зрителям даже померещилось, что Персей вот-вот взлетит навстречу убийственному диску, приняв удар на грудь. Бронза мертвая столкнется с бронзой живой, и диск разлетится вдребезги. Герой успеет, спасет, исправит свою оплошность…
Зрители надеялись, и надежда умерла вместе с одним из них.
Старик лежал на сиденье, запрокинув голову. Край диска раздробил ему тазовые кости. Кровь хлестала из артерии. Двое мужчин, похожих на охранников, шагнули к старику – и остались на месте, когда Персей с разбегу упал на колени перед несчастным. Дискобол схватился за голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Сейчас Убийца Горгоны походил на горького пьяницу, которого утром настигло жесточайшее похмелье.
Старик, еще живой, смотрел на героя, будто видел Таната Железнокрылого, прилетевшего исторгнуть старческую душу.
– Ты!.. ты…
– Акрисий! – ахнул кто-то сообразительный. – О боги!
И трибуны подхватили:
– Акрисия убили!
– Аргосский ванакт погиб!
– Пророчество! Сбылось!
– Боги, смилуйтесь…
Если это и был Акрисий – Персей не мог узнать его. Герой никогда в жизни не видел деда. Пророчество обещало Акрисию смерть от руки внука, и Акрисий боролся с судьбой, не брезгуя никаким оружием. Дочь, заточенная в подземелье, сундук, качавший на волнах юную Данаю с младенцем; сплетничали, что идею отправить Персея за головой Медузы – и ту серифскому басилею подсказал Акрисий, желая погубить внука любой ценой. Перед визитом в Аргос возмужавшего Персея он сбежал из города – во всяком случае, заявил об этом громче громкого. И вот – смерть подтвердила его ложь. От судьбы не уйдешь, как ни юли. Хоть беги, хоть притворяйся, что бежишь.
Судьба – опасный виночерпий. Ее чашу пьешь до конца.
ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ
1
– А теперь пусть юные господа посмотрят направо. Здесь мы можем видеть могилу Аргоса, сына Зевса и Ниобы, первой смертной женщины, с которой возлег Громовержец. Невежды полагают Аргоса основателем нашего города. Но мудрецы – о, мудрецы знают, что Аргос лишь дал городу свое имя, тогда как раньше сей град звался Форониконом. При Аргосе в наших краях расцвело земледелие…
Могила была не очень. Захудалая, скажем прямо, могила. Аргос – основатель или нет – заслуживал лучшего погребения. Сражай он чудовищ, земляки бы ценили Аргоса больше. Небось, разукрасили бы могилу по-царски. Все равно – нехорошо. Некрасиво. Даже если земледелие.
– Левее располагается храм Посейдона, именуемого Отцом Наводнений. В давние времена, споря с Герой за нашу землю, владыка морей залил Арголиду водой. Но милостивая Гера уговорила его отступиться. Благодарные аргивяне, похоронив утопленников, возвели Отцу Наводнений храм. Не забыли аргивяне и нашу заступницу – дальше мы видим храм Геры Цветущей…
Храм был лучше могилы. Двускатная крыша из плит мрамора. Резной треугольник фронтона: павлины, кукушки и цветущие гранаты. Над колоннами – водосточные желоба с мордами львов.
– А это что?
– Это провал, ведущий в земное чрево. Им мы любоваться не станем.
– А что делает эта старуха?
– Спускает туда горящую лампаду.
– Зачем?
– Смотрите под ноги, юные господа. Упадете – не выберетесь и с лампадой…
Раб-педагогос разливался соловьем. Он из кожи вон лез, живописуя достопримечательности Аргоса – не считая провала, темного во всех смыслах. Восхищение боролось в Амфитрионе с усталостью. Ночь под
