несколько успокаивало. Но смотрелось ирреально. Человек наблюдал за тем, что происходит на обратной стороне гребня и в целях улучшения обзора менял позицию. Отступал, сливался со скалами... До гребня было метров семьдесят (а что, интересно, за гребнем?). Фигура была нескладная – угловатая, сутулая, то ли шапка на голове, то ли грива волос. Движения кошачьи, проворные. Одет в мешковатое рубище, нормальные люди такое не носят – а следовательно, это мог быть только человек НЕНОРМАЛЬНЫЙ...
Дыхание перехватило. Так вот мы какие, северные олени... Я многое мог допустить. Что группа зэков под заочным предводительством старшего товарища слямзила золото, перебив профессиональную охрану. Каким-то чудом дотащила его до Ашлымбаша (почему, кстати, именно сюда?). Даже то, что угловатый и нескладный (!) Вахланкин остался жив, когда упал с рюкзаком в водопад, а потом сошел с ума – от природной к тому предрасположенности, чувства обладания несметными богатствами и точного попадания в голову. Одного я не мог допустить – что не ладящий с головой человек мог прожить в тайге пятнадцать лет и прекрасно себя чувствовать! В тайге встречаются люди (не говоря уж о диких зверях), это не выселки за тысячу верст от цивилизации. Не остров, где круглый год плодоносят абрикосы. Это Сибирь, где восемь месяцев в году, между прочим, довольно холодно. Не верю! Беллетристика. Должно быть объяснение. Хотя во всем остальном...
Силуэт качнулся, начал пропадать. Я насторожился – человек собрался слезть. Зачем? Подкрасться ближе? А чего он там забыл? Роль простого статиста мне уже надоела. Клюнул петух. Я на корточках выбрался из-под выворотня и перебежал к соседней скале. Человек спускался – бесшумно, ловко, причем не на мою сторону гребня, а на обратную...
Я чувствовал возбуждение. Задачка не из простых – вычислить путь из лабиринта и не привлечь внимание слоновьим топотом. Я вынул пистолет, нырнул в ближайшую щель. Хорошо, что в добром хозяйстве имеется вторая обойма...
Незнакомец испарился – я его не видел. Надеюсь, он тоже меня не заметил – не зря же я в целях безопасности проделал по лабиринту внушительную дугу и почти не сопел. Через двадцать минут я сидел за раздробленной скалой и с любопытством озирался. Гряда сместилась, стала более покатой. Лабиринты продолжались и на этой стороне, но теперь я видел реку метрах в ста от укрытия. Вернее, не саму реку, а черноту обрыва, откуда доносился плеск воды. А еще костер у края расщелины, и пятерых людей, одетых по-походному, сидящих в тесном конспиративном кружке...
По-хорошему, я должен был выйти и торжественно объявить собравшимся, что они находятся под наблюдением. Но решил повременить. Не бросится этот крендель на пятерых, трое из которых сильны и пышут здоровьем. Люди приглушенно беседовали. Мужчина что-то вещал хорошо поставленным голосом. Хихикали девицы. Нужно было срочно менять диспозицию. Несколько минут я вглядывался в окружающее пространство, пытаясь вычислить незнакомца. Не удалось. Пришлось работать на страх и риск. С максимальной осторожностью я на корточках выбрался из-за скалы и отправился в просвет между сомкнувшимися глыбами...
Спустя отрезок времени я лежал на козырьке фрагмента неживой природы и ловил обрывки разговора. Впрочем, тайн государственной важности туристы друг другу не поверяли. Отблески костра плясали по лицам...
– Главное, хозяйская сметливость, – хвастливо заявил Валентин Голованов, манипулируя над костром. – Если видишь, что бежит еда – не зевай. Консервы никуда не денутся, потом съедим, а вот здоровая дичь, да под водочку... Готовьтесь, коллеги, – еще десять минут, и будет чем стимулировать свои хватательные навыки.
«Утку зацепили», – тоскливо подумал я, поводя носом.
– Насчет консервов – ты прав... От них точно ласты склеишь... – проворчал закутанный в штормовку Мурзин. В профиль его лицо казалось плоским и каким-то не вполне доделанным.
– Из ласт и склеили. В лучшем случае, – произнес Куницын, сидящий анфас к «зрительному залу». Девицы, жмущиеся друг к дружке, хихикнули.
– Да что ты понимаешь! – возмутился Голованов. – Моржовая тушенка – шикарный деликатес! Миру это чудо еще предстоит понять, оценить и вздрогнуть! Единственный цех по переработке ластоногих на планете – в чукотском поселке Лорино. Открылся совсем недавно. Ты подожди, Куницын, – через год-другой производство расширится, тюленей и моржей в консервированном виде будут поставлять в лучшие дома Европы по элитным ценам...
– А у тебя она откуда? – сдерживая смех, спросил Мурзин.
– Приятель привез.
– Приятель явно не из общества по защите моржей, – развеселилась рыжая.
– И их детородных органов, – грубовато добавила брюнетка.
Люди вразнобой смеялись. Из-за пламени костра глаза теряли чуткость, я не видел, что творится вокруг. Мир обрывался, остался оранжевый кружок и люди, чье присутствие в необитаемом мире смотрелось неестественно. Голованов провернул на огне обмотанную капроновой нитью тушку. Брюнетка потянулась за спину, подтащила зашарканную магнитолу. Забубнило что-то российское – без голоса и слуха, на что компания никак не отреагировала. Кому на нашей эстраде вредило отсутствие вокальных данных? Люди продолжали беседу. Брюнетка сделала комплимент мужчинам – какие они упорные и выносливые. Лично у нее уже никаких сил, ноги гудят. Да и привыкла, что где-то рядом должны быть удобства. Рыжая заикнулась о бродяге, которого давно не видели, но тему замяли. Польщенный Голованов откликнулся на комплимент, выразив удивление: все присутствующие мужчины примерно одного возраста – 34 – 35 лет, то есть средний возраст мужчин на планете – пик «упорства и выносливости». Имеющий привычку спорить Мурзин тут же заявил, что средний возраст – понятие непостижимое; в Монако, например, средний возраст – сорок три, в Уганде – четырнадцать, в России – хрен его знает. Живешь, потом вдруг – бац! – засмеялся немногословный Куницын. Все вздрогнули, потом накинулись на Куницына – типун тебе на язык, разве так можно?
Потом настала тишина, раскурили трубку мира, в которой явно был не табак, и вновь заструилась беседа. Брюнетка жаловалась на хрупкий организм, на усталость, на то, что в состоянии стресса у нее снижается интенсивность кровотока, скрипит потертое седло и саднит лодыжка. Куницын заявил, что усилием воли можно войти в состояние так называемого «синдрома аналгезии» – когда ты заставляешь себя не чувствовать боль. Голованов вспомнил про «принцип пяти», распространенный в китайской армии – когда на марше четверо бойцов несут пятого, который в это время отдыхает. Я вертелся на скале и активно беспокоился. Где этот бабуин? Может, подкрадывается, бросится, как орел на мышку? Но тут Куницын запустил трубку мира по второму кругу, и беседа потекла ближе к теме.
– В натуре, ребята, мне кажется, за нами действительно кто-то шел... – понизив голос, сообщила Стелла. – Я уж и крестилась, и глаза терла – не могу избавиться, и все тут...
– Еще один синдром, – пробормотал Мурзин. – Как этот случай с Риткой произошел, мы все обдергались... А тебе, Ритуля, ничего не мерещится?
– Не знаю... – пробормотала брюнетка, сжимая плечи и всовывая ладошки между коленями. – Не по себе весь день. Все эти ямы, ловушки... Не представляю, как назад пойдем.
– Дойдем, – уверенно заявил Голованов и приобнял Риту. Она вздрогнула, но не стала сопротивляться. – Назад пойдем с грузом. Своя ноша...
– А вот с этого места – поподробнее, – невольно прошептал я избитую фразу из милицейского сериала.
– Уж больно ты уверен, – фыркнул Куницын. – А я считаю, что твои разговоры о золоте – полная туфта. Крыша у вас едет. Джека Лондона начитались... Я пошел-то с вами только от скуки. Заняться нечем, баб разобрали, домой рановато...
– Ну, извини, – развел руками Голованов. – За что купил... Ущелье Зеленого Дьявола осмотреть несложно – там не так уж много пещер. Протяженность – километра полтора. Завтра к вечеру будем на месте. Управимся за пару дней. Морозов не ожидается, провиант есть, в крайнем случае, настреляем. У Сережки, опять же, стрелялка надежная...
– История, конечно, блеск, – поддержал Куницына Мурзин. – Я сам не понимаю, почему мы со Стеллой с вами поперлись.
– А я понимаю, да? – хмыкнула Рита. – Обещали красивую романтику, веселую прогулку...
– А почему сразу не рассказал? – вступила рыжая. – Четыре дня уже с нами, а все молчал, как партизан,
