своему. Разве честно опять будить мои чувства? Ваш только один намек на любовь опять поднял в душе моей и мечты, и надежды, разбудил и жажду любви, и готовность самопожертвования… Ведь это поздняя, быть может последняя любовь; вы знаете, на что она способна… а вы шутите над ней.
Николай. Нет. Вы действительно заслуживаете и уважения, и любви всякого порядочного человека; но ведь я способен погубить вас, загубить вашу жизнь.
Людмила. А на что мне она? Губите! Я буду и тем довольна, если сумею чем- нибудь вашу жизнь усладить, утешить вас.
Николай. Только усладить, утешить, и за это губить себя! Вы слишком мало себя цените.
Людмила. Разумеется, мечты мои другие. Моя мечта — видеть вас покойным, счастливым, и для этого я готова на всякие жертвы, решительно на всякие.
Николай. Ангел мой, Людмила Герасимовна, за прежнее простите меня! А на этот раз я поступлю с вами честно — я вас разочарую. Ваши мечты так мечтами и останутся; спасти меня невозможно, у вас нет средств для этого: я затянулся очень глубоко. Вы только себя погубите, и потому лучше посторонитесь с моей дороги. Ни спокойного счастья, ни такой женщины, как вы, я и не стою и желать не умею; мне нужно другое.
Людмила. Что же другое?
Николай. Стыдно вам сказать.
Людмила. Если стыдно сказать, так, значит, стыдно и желать и делать.
Николай. Да, вы правы. Но либо я рожден с дурными наклонностями, либо еще не перебесился. Ах, как я устал, как я изломан!
Людмила. Отдохните.
Николай
Людмила. Как я рада!
Николай. Какая вы добрая! Эх, некрасива моя жизнь, Людмила Герасимовна; а впереди еще некрасивее.
Людмила
Николай
Людмила
Николай. Осторожнее, он заряжен.
Людмила. Зачем он у вас?
Николай. Я его купил дешево, мимоходом, у носящего, на глаза подвернулся. Деньги оставались, думал, все равно промотаю, а это вещь полезная, может быть и пригодится.
Людмила. Я его запру у себя; когда вам понадобится, вы мне скажите.
Николай
Людмила. О каких страшных вещах вы говорите так равнодушно.
Николай
Людмила. Какие же?
Николай. Жить незачем. Как хочется жить, так нельзя; а как можно, так не хочется. Да, уберите лучше… Скверно жить, Людмила Герасимовна.
Людмила. Перестаньте, не мучьте меня. За мою откровенность будьте и вы со мной откровенны.
Николай. Это чего ж вы хотите? Чтоб я рассказал вам всю гадость моего положения? Пожалуй, только не теперь, я устал очень.
Людмила. И мне нужно идти со двора; а вот ужо, в сумеречках… Обещаете? Вы дома будете?
Николай. Дома.
Людмила. Ну, до свидания.
Николай. Вот некстати. Не в таком я теперь расположении, чтоб в эти сентиментальности путаться. А впрочем, что ж, помеха небольшая. Все-таки как-то теплее, когда тебя кто- нибудь любит.
Дормедонт. Маменька, маменька, Варвара Харитоновна приехала!
Шаблова. Выдумывай еще! В наш-то курятник, да такая дама поедет. Не умеет она прислать-то! И лакея пошлет, так мать-то собачьей рысью к ней побежит; а то очень нужно ей самой ехать.
Дормедонт. Да ведь я не знаю-с; кому ж быть-то, как не ей! Посмотрите!
Шаблова
Николай. Маменька, коли меня спросит, скажите, что дома нет!
Шаблова. Ах ты алистократ! Видно, дело-то не тяга, видно, у ней получше тебя есть. Бежать, встретить!
Шаблова. Какими судьбами, матушка благодетельница? Кому молиться-то прикажешь?
Лебедкина. Это кто у тебя?
Шаблова. Сынок, матушка.
Лебедкина
Дормедонт. Нет-с, я так.
Шаблова. Где ж ему! Он по домашней части.
Лебедкина. Душа моя, Фелицата Антоновна, поскорей!
Шаблова. Да что поскорей-то? Чаю прикажете?
Лебедкина. Ну вот, чай! Ты мне карточки.
Шаблова. Мигом, матушка. Карты всегда при мне. Как солдат с ружьем, так и я с ними.
Лебедкина. Да, да, поскорей!
Шаблова. Трефового короля-то класть, все того же?
Лебедкина. Да, все того же, трефового; только выколи ему булавкой глаза!
Шаблова
Лебедкина. Да какой от него авантаж! Другую неделю глаз не кажет; измучилась, не утерпела, к тебе бросилась.
Шаблова
Лебедкина. Да ты погляди хорошенько! Займись этим делом, займись! Вот это