Том 8. Пьесы 1877-1881

Марфа. Вся воля ваша, Евдоким Егорыч; а как я в свою жизнь доносчицей не была, так и теперь вы от меня доносов никаких не дождетесь. Уж это пущай кто другой, но не я.

Мирон (Марфе). Да что вы ломаетесь! Ведь он весноватый.

Марфа. Кто весноватый? Вовсе нет, неправда ваша.

Мирон. Да и то, что я? Язык-то один, приболтается… Рябоватый, я говорю.

Марфа. Всё вы зря говорите, Мирон Липатыч; совсем у них чистое лицо. Только я вам докладываю, Евдоким Егорыч: служила я вам и всегда готова служить верой и правдой; а доносить на барыню я никогда не согласна. Я так считаю, что это низко. Да вот — Евлалия Андревна сами идут, извольте у них спросить; а нам чем дальше от греха, тем гораздо покойнее.

Стыров. Хорошо, ступайте!

Мирон и Марфа уходят. Входит Евлалия.

Явление четвертое

Стыров и Евлалия.

Евлалия. Кобловы что-то не едут.

Стыров. Они обещали рано приехать, часу в восьмом.

Евлалия. Значит, скоро?

Стыров. Сейчас, я думаю. А я, после обеда, успел еще два визита сделать. (Молчание.) Я еще и не поговорил с тобой по душе после приезда.

Евлалия (садясь). Об чем?

Стыров. Как ты тут поживала, не скучала ли без меня?

Евлалия. Нет, не скучала.

Стыров. Навещали тебя, были у тебя гости?

Евлалия. Нет, кроме Артемия Васильича и Софьи Сергевны, никого не было.

Стыров. Никого?

Евлалия. Никого.

Стыров. Может быть, был кто-нибудь из старых знакомых?

Евлалия. Из каких старых?

Стыров. Из тех, которые были с тобой прежде знакомы, до замужества.

Евлалия. Кто был со мной знаком? Никто; точно так же, как и теперь. Жила в неволе и опять в неволе живу. Что за странные вопросы? Если вам нужно знать, кто бывал у меня, спросите прислугу, которой вы платите за то, чтоб она за мной подсматривала.

Стыров. Как тебе не стыдно! Что ты говоришь!

Евлалия. Да, стыдно, действительно стыдно; да что ж мне делать-то! Мне еще стыднее было, когда ваша прислуга просила с меня полтораста рублей за то, чтоб доложить вам, что без вас я вела себя скромно и прилично.

Стыров (хватаясь за голову). Ах! Что такое! Что за мерзости!

Евлалия. Я не хотела подкупать их; пусть они говорят правду. Подите разговаривайте с ними! (Встает.)

Стыров. Евлалия, ты сердишься?

Евлалия. Нет, не сержусь. То, что я чувствую, я не могу объяснить вам; вы не поймете. Чтоб понять мое горе, нужно иметь хоть несколько деликатности в чувствах. У вас ее нет. Зачем я буду с вами говорить? Разве я могу найти сострадание к моему горю в душе человека, который шепчется потихоньку в передней с пьяным лакеем!

Стыров. Евлалия, пощади, не казни меня! Какое твое горе? Ведь виноват в твоем горе могу быть только я.

Евлалия. Да разве это не горе: быть совершенно одинокой? Отца я едва помню; мать — директриса женского учебного заведения; она всю жизнь была моей гувернанткой, а не матерью. Остаетесь вы, муж… Ну, я не знаю ничего, не понимаю, ну, я глупенькая совсем институтка!.. Так ведь не мучить меня за это, а пожалеть надо. А вы, вместо того, чтоб руководить меня в жизни, быть мне вместо отца, нанимаете шпионов подсматривать за мной. Ах, подите прочь, пожалуйста!

Стыров. Евлалия, ты не так поняла мои распоряжения, или тебе их не так передали. Я приказал беречь тебя, заботиться о тебе; за тобой нужно ухаживать, как за маленьким ребенком. Ты не имеешь никакого понятия об жизни, и, если не доглядеть за тобой, твои ребячества могут иметь дурные и даже опасные последствия. Вот, например, какой у тебя яд, и зачем он тебе?

Евлалия. Как мне жалко вас! Лгать, прибегать к уверткам… Как это должно быть тяжело и стыдно в ваши лета! Яд! И об яде вам доложили. Так не меня берегли ваши надзиратели, а я берегла себя и их. Я взяла яд у Марфы из рук и убрала его, чтоб она, по своей небрежности, не отравила нас или кого-нибудь. Только потом я догадалась, что этот яд быть может мне нужен.

Стыров. Значит, я прав, Евлалия. Ну, разве не ребячество то, что ты говоришь? Зачем тебе яд?

Евлалия. А вот вы сейчас узнаете, ребячество это или нет? Ведь могу же я когда- нибудь в жизни встретить и полюбить человека, который стоит любви? Ведь это может случиться? Пусть моя любовь будет преступна в ваших глазах; но ведь я буду лелеять ее в своей груди, буду беречь ее. Она мне будет дорога… поймите меня! Я полюбила и почувствовала себя женщиной, а до тех пор я считала себя куклой! Я буду таить эту любовь, как сокровище, буду беречь ее не только от осуждения, но даже от самого теплого дружеского участия, уж и оно мне покажется оскорблением моей святыни. И вдруг эта лелеянная, береженная девственным чувством тайна волочится, треплется от передней и кухни до кабинета мужа! Вот тогда мне нужен яд, для того чтоб не загрязненной очной ставкой с прислугой умереть с улыбкой счастья на лице.

Стыров (целуя руки Евлалии). Евлалия, виноват, виноват, но не терзай же, не казни меня так!

Евлалия. Успокойтесь, до этого дело не дойдет, оно кончится проще. Я не могу жить с вами. Я пойду в гувернантки, в сельские учительницы, но здесь жить не останусь. Ищите себе за ваши деньги другую женщину. Я и так виновата перед собой, что без любви вышла за вас, я должна поправить этот поступок. И уж теперь я не возьму никаких миллионов, чтоб возвратиться к вам.

Стыров. Я тебе и не предложу миллионов, Евлалия; я предложу другое, что, может быть, тебе покажется дороже.

Евлалия. Что же?

Стыров. Полную свободу.

Евлалия (удивленная). Свободу? Ах! Это что-то хорошее… Я ее не знала с детства… Ах, погодите! Я и рада, и путаюсь в мыслях… Что это такое? Это новое… Я еще цены ему не знаю… Погодите, я подумаю.

Стыров. Что я люблю тебя очень, в этом ты сомневаться не должна; только выражал-то я свою любовь пошло: подарками. Я с самого начала должен был дать тебе свободу и оказать полное доверие. Вот в чем моя ошибка или вина, как тебе угодно.

Евлалия. И вы это говорите серьезно?

Стыров. Я всегда говорю серьезно.

Евлалия. Я от вас никак ожидать не могла.

Стыров. Я ведь не дурной человек, а только слабый и бесхарактерный: я подчинился чужому влиянию, послушался чужих советов. Я очень люблю тебя и желаю, чтобы ты была счастлива, — я только не сообразил, что без свободы нет счастья для женщины.

Евлалия. И я совершенно свободна?

Стыров. Совершенно. Я велю великолепно отделать твои комнаты; живи полной хозяйкой на своей половине, имей свою прислугу, принимай, кого хочешь, выезжай, когда и куда угодно.

Евлалия. И вы не шутите?

Стыров. Нисколько не шучу. Я ни в твои распоряжения, ни в твои дела мешаться