продолжится, даже более интенсивно, потому что потом у нее будет намного больше тел, намного больше голосов, намного больше рук для того, чтобы продолжить ее.
Тот день был значительным, исторически значительным. Я всегда вспоминал тот день вместе с днем, когда Иисус спорил с раввинами в храме. Он был немного старше, чем я, возможно восьми или девяти лет. Его спор определил весь путь его жизни.
Я не помню имени того джайнского монаха; может быть, его звали Шанти Сагар, что значит «океан блаженства». Он определенно не был этим. Вот почему я забыл даже его имя. Он был просто грязной лужей, не океаном блаженства, или мира, или тишины. И он определенно не был человеком молчания, потому что он стал очень раздраженным.
Шанти может означать многое; оно может означать «спокойствие», оно может означать «тишина». Это два основных значения; и их не было в нем. Он не был ни спокойным, ни молчаливым, вовсе нет. Также нельзя сказать, что в нем не было суматохи, потому что он стал таким разгневанным, что закричал на меня, чтобы я сел.
Я сказал: «Никто не может приказать мне сесть в моем собственном доме. Я могу приказать тебе уйти, но ты не можешь приказать мне сесть. Но я не скажу, чтобы ты уходил, потому что у меня есть еще вопросы. Пожалуйста, не сердись. Помни свое имя, Шанти Сагар — океан покоя и тишины. Ты можешь быть, по крайней мере, маленькой лужей. И не будь обеспокоенным маленьким ребенком».
Не беспокоясь, молчал он или нет, я спросил мою бабушку, которая тогда смеялась: «Что ты скажешь, Нани? Должен ли я задавать ему еще вопросы, или сказать ему, чтобы он убрался из дома?»
Я, конечно, не спросил моего дедушку, потому что этот человек был его гуру. Моя Нани сказала: «Ты можешь спрашивать все, что ты хочешь, а если он не сможет ответить, дверь открыта, он может уйти».
Это была женщина, которую я любил. Это была женщина, которая сделала меня бунтовщиком. Даже моего дедушку шокировало, что она поддержала меня таким образом. Тот так называемый Шанти Сагар немедленно замолчал в то мгновение, когда увидел, что моя бабушка поддержала меня. Не только она, жители деревни были с самого начала на моей стороне. Бедный джайнский монах остался в полном одиночестве.
Я задал ему еще несколько вопросов. Я спросил: «Ты сказал; «Не верь ничему, пока не пережил это сам». Я вижу в этом истину, отсюда вопрос…»
Джайны верят, что есть семь адов. Вплоть до шестого есть возможность вернуться, но последний - вечный. Может быть, последний ад -это христианский ад, потому что там тоже, если однажды вы там, вы там навсегда. Я продолжал; «Ты упоминал семь адов, поэтому возникает вопрос, был ли ты в седьмом? Если ты был, тогда ты не мог бы быть здесь. Если не был, на каком основании ты говоришь, что он существует? Ты должен сказать, что существует только шесть адов, не семь. Теперь, пожалуйста, будь точным: скажи, что есть только шесть адов, или если ты хочешь настаивать на семи, тогда докажи мне, что, по крайней мере, один человек, Шанти Сагар, вернулся из седьмого ада».
Он был ошарашен. Он не мог поверить, что ребенок мог задать такой вопрос. Сегодня я тоже не могу поверить в это! Как я мог задать такой вопрос? Единственный ответ, который я могу дать, это то, что я был необразованным, и совершенно без всяких знаний. Знание делает вас очень хитрым. Я просто задал вопрос, который мог задать любой ребенок, если бы он не был образованным. Образование это величайшее преступление, которое человек совершает против бедных детей. Может быть, последнее освобождение в мире будет освобождением детей.
Я был невинным, совсем незнающим. Я не умел читать или писать, даже считать по пальцам. Даже сегодня, когда мне приходится что-то считать, я начинаю с пальцев, и если я пропускаю палец, я путаюсь.
Он не мог ответить. Моя бабушка встала и сказала: «Тебе придется ответить. Не думай, что только ребенок спрашивает; я тоже спрашиваю, и я твоя хозяйка».
Сейчас я снова хочу познакомить вас с обычаями джайнов. Когда джайнский монах приходит в семью для того, чтобы получить еду, он дает проповедь. Проповедь для хозяйки. Моя бабушка сказала; «Я сегодня твоя хозяйка, и я также спрашиваю тебя о том же самом. Был ли ты в седьмом аду? Если нет, скажи честно, что ты не был, но тогда ты не можешь говорить, что есть семь адов».
Монах так смутился и озадачился — больше потому, что ему противостояла прекрасная женщина — что он стал уходить. Моя Нани закричала; «Остановись! Не уходи! Кто ответит на вопрос моего ребенка? А у него есть еще кое-что спросить. Что ты за человек? - бежишь от вопросов ребенка».
Тот человек остановился. Я сказал ему: «Я опускаю второй вопрос, потому что монах не может на него ответить. Он также не ответил на первый вопрос, поэтому я задам ему третий; может быть, он сможет ответить на него».
Он посмотрел на меня. Я сказал: «Если ты хочешь смотреть на меня, смотри в глаза». Наступила великая тишина, точно такая, как сейчас здесь. Никто не произнес ни слова. Монах опустил свои глаза, и тогда я сказал: «Тогда я не хочу ничего спрашивать. Первые два моих вопроса остались без ответа, а третий не задан, потому что я не хочу, чтобы гость этого дома был пристыжен. Я ухожу». И я действительно ушел с собрания и был очень счастлив, когда моя бабушка последовала за мной.
Мой дедушка пожелал монаху доброго пути, но как только тот ушел, он примчался обратно в дом и спросил мою бабушку: «Ты что, ненормальная? Сперва ты поддержала этого мальчишку, прирожденного нарушителя спокойствия, потом ушла с ним, даже не попрощавшись с моим мастером».
Моя бабушка сказала: «Ом не мой мастер, поэтому это меня ничуть не волнует. Кроме того, тот, кого ты считаешь прирожденным нарушителем спокойствия — только семя. Никто не знает, что из него выйдет».
Я знаю теперь, что из него вышло. Пока человек не прирожденный нарушитель спокойствия, он не может стать Буддой. И я не только Будда, как Гаутама Будда; это слишком традиционно. Я — Зорба-Будда. Я — встреча Востока и Запада. В действительности, я не разделяю Восток и Запад, высокое и низкое, мужчину и женщину, хорошее и плохое, Бога и дьявола. Нет! Тысячу раз нет! Я не разделяю. Я соединяю все, что было разделено до сих пор. Это моя работа.
Тот день был чрезвычайно важным для того, чтобы понять, что происходило на протяжении всей моей жизни, потому что пока вы не поймете семя, вы не заметите дерева и цветов, и, может быть, луну между ветвей.
С того самого дня я всегда был против всего мазохистского. Конечно, я узнал это слово намного позже, но слово не важно. Я был против всего, что аскетично; хотя это слово не было известно мне в те дни, но я мог чуять что-то отвратительное. Вы знаете, у меня аллергия на все виды самоистязаний. Я хочу, чтобы каждый человек жил по максимуму; минимум — это не мой путь. Живите по максимуму, или если вы можете идти за его пределы, тогда фантастика. Идите! Не ждите! И не теряйте времени, ожидая Боженьку.
Вот почему я говорю Яшу снова и снова: «Продолжай, продолжай и сведи Девагита с ума». Конечно, я не могу управлять Яшу; женщиной нельзя управлять; это невозможно. Она управляет мужчинами. Это ее дар, и она умеет это делать. Даже если она сидит на заднем сиденьи, она будет управлять водителем. Вы знаете водителей заднего сиденья, это самое худшее; и когда нет никого, кто управляет водителем, какая свобода! Женщиной нельзя управлять — даже я не могу управлять женщиной.
Итак, это трудно; несмотря на то, что я говорю: «Продолжай, продолжай», - она не слушает. Женщины рождаются глухими; они продолжают делать все, что они хотят- Но Девагит слышит. Я не говорю что-либо для него, но все же он слышит и сердится. Это путь труса. Я называю это путем минимума, ограничения скорости. Если вы поедете быстрее этого, вы получите билет.
Минимум — это путь труса. Если бы мне нужно было бы решать, тогда их самый верхний предел был бы минимумом; всякому, кто проходит под ним, будет немедленно дан билет. Мы
