что вы знаете, что я не химик и не ученый. Но это дерево выдыхает кислород двадцать четыре часа в день. Вы можете спать под этим деревом, но не под другими, потому что они, опасные для здоровья. Я смотрел на дерево, листья которого плясали на ветру, и солнце освещало каждый листочек, и сотни попугаев просто перепрыгивали с одной ветки на другую, наслаждаясь. Им ведь не надо было ходить в школу.
Я смотрел за окно, и учитель Кантар накинулся на меня.
Он сказал: «Лучше всего схватывать все с самого начала».
Я сказал: «Я совершенно с этим согласен. Я тоже хочу с самого начала организовать все так, как это должно быть».
Он сказал: «Почему ты смотрел в окно, когда я объяснил арифметику?»
Я сказал: «Арифметику надо слушать, а не видеть. Мне не надо видеть ваше прекрасное лицо. Я смотрел в окно, чтобы избежать этого. Что касается арифметики, вы можете задать мне вопрос; я слышал это и знаю это».
Он спросил меня, и это было начало очень длинной беды — не для меня, а для него. Беда была в том, что я ответил правильно. Он не мог поверить в это и сказал: «Прав ты или нет, я все равно накажу тебя, потому что неправильно смотреть в окно, когда учитель объясняет».
Меня вызвали к нему. Я слышал о способе наказания, он был таким же человеком, как маркиз де Сад. Со своего стола он взял коробку с карандашами. Я слышал ой этих знаменитых карандашах. Он вставлял один из карандашей между нашими пальцами, потом сжимал руки, спрашивая: «Хочешь еще? Надо еще?» маленьких детей! Он определенно был фашистам. Я говорю, чтобы это было записано: в людях, которые выбирают профессию учителей, есть что-то неправильное. Возможно, это желание господствовать или жажда власти; возможно, все они немного фашисты.
Я посмотрел на карандаши и сказал: «Я слышал об этих карандашах, но перед тем, как вы зажмете их между моими пальцами, помните, это будет вам дорого стоить, возможно, даже вашей работы».
Он засмеялся. Я могу сказать вам, что он был похож на чудовище в кошмарном сне, смеющееся над вами. Он сказал: «Кто может помешать мне?»
Я сказал: «Это не главное. Я хочу спросить: разве незаконно смотреть за окно, когда учат арифметике? И если я могу ответить на вопросы и готов повторить все слово в слово, тогда что же такого, что я смотрю в окно? Тогда зачем же было в классе сделано окно? Для какой цели? Ведь весь день кто-то чему-то учит, а ночью окно не нужно, потому что смотреть в него некому».
Он сказал: «Ты создаешь проблемы».
Я сказал: «Это правда, и я пойду к главному учителю, чтобы узнать, законно ли меня наказывать, когда я правильно ответил на ваш вопрос».
Он немного смягчился. Я был удивлен, потому что слышал, что он не был тем человеком, которого можно было бы смягчить.
Я тогда сказал: «А потом я пойду к председателю муниципального комитета, который следит за этой школой. Завтра я приду с полицейским комиссаром, так, чтобы он увидел своими собственными глазами, что вы практикуете тут».
Он задрожал. Это не было видно остальным, но я могу видеть такое, что другие могут упустить. Я могу не видеть стены, но я не могу упустить мелочи. Я сказал ему: «Вы дрожите, хотя вы не признаете этого. Но мы посмотрим. Сначала ведите меня к директору».
Я пошел, и тот сказал: «Я знаю, что этот человек мучает детей. Это незаконно, но я ничего не могу сказать, потому что он старейший учитель в городе, и отцы, и деды почти всех учеников учились у него. Никто не может поднять на него руку».
Я сказал: «Мне все равно. Мой отец был его учеником, так же, как и мой дед. Меня не волнует ни мой спец, ни мой дед, на самом деле, я в действительности не имею отношения к этой семье. Я жил вдалеке от них. Здесь я иностранец».
Директор сказал: «Я сразу увидел, что ты чужак, но, мой мальчик, не создавай ненужных бед. Он будет мучить тебя».
Я сказал: «Это не легко. Пусть это будет началом моей борьбы против мучений. Я буду бороться».
И я ударил кулаком — конечно, это был всего лишь маленький детский кулак по его столу и сказал: «Меня не волнует образование, но я должен заботиться о своей свободе. Никто не может без необходимости унижать меня. Вы должны мне показать образовательный устав. Я не умею читать, и вы должны мне показать, незаконно ли смотреть в окно, даже если я могу правильно ответить на все вопросы».
Он сказал: «Если ты ответил правильно, то совершенно не имеет значения, куда ты смотрел».
Я сказал: «Пойдемте со мной».
Он взял образовательный устав, старинную книгу, которую он всегда носил с собой. Я не думаю, что кто-то когда-нибудь читал ее. Директор сказал учителю Кантару: «Лучше не унижать этого ребенка, потому что он может дать вам сдачи. Он легко не сдастся».
Но учитель Кантар был не таким человеком. Боясь, он стал еще более агрессивным и жестоким. Он сказал: «Я покажу этому ребенку - вам не надо беспокоиться. А кого волнует этот устав? Я был учителем здесь всю свою жизнь, и этот ребенок собирается учить меня этому уставу?»
Я сказал: «Завтра в этом здании будете или вы или я, но вместе мы существовать не можем. Просто подождите до завтрашнего утра».
Я поспешил домой и рассказал все своему отцу. Он сказал: «Я как раз беспокоился о том, что я привел тебя в школу просто для того, чтобы навлечь беду на других и на себя».
Я сказал: «Нет. я просто рассказываю тебе, чтобы позже ты не говорил, что тебя держали в неведении».
Я пошел к офицеру полиции. Он был приятным человеком; я не ожидал, что полицейский может быть таким милым. Он сказал: «Я слышал об этом человеке. На самом деле, он мучил и моего собственного сына. Но никто не жаловался. Мучить незаконно, но пока вы не пожалуетесь, ничто нельзя сделать, а сам я не могу пожаловаться, потому что боюсь, что он провалит моего ребенка. Поэтому нам лучше позволить ему мучить. Это вопрос нескольких месяцев, потом мой ребенок перейдет в другой класс».
Я сказал: «Я здесь для того, чтобы жаловаться, и меня не волнует переход в другой класс. Я готов остаться в этом классе на всю свою жизнь».
Он посмотрел на меня, похлопал меня но спине и сказал: «Я ценю то, что ты делаешь. Завтра я
Потом я поспешил к президенту муниципального комитета, который оказался просто дерьмом. Да, просто дерьмом и даже не сухим — таким он был мерзким! Он сказал мне: «Я знаю. С этим ничего нельзя поделать. Ты должен смириться с этим, ты должен научиться переносить это».
Я сказал ему, и я точно помню свои слова: «Я не собираюсь терпеть ничего такого, что противоречит моему сознанию».
Он сказал: «Если дело в этом, я не могу заняться этим. Иди к вице- президенту, возможно, он сможет помочь тебе больше».
И за это я должен поблагодарить это коровье дерьмо, потому что вице- президент этой деревни, Самбху Дьюб, доказал, что является единственным достойным из всей деревни человеком. Когда я постучал к нему в дверь - мне было всего восемь или девять лет, а он был вице- президентом — он сказал: «Да. войдите». Он ожидал увидеть взрослого человека, но, увидев меня, он немного смутился.
Я сказал: «Извините, что я так мал — пожалуйста, извините меня. Более того, я совершенно необразован, но я хочу пожаловаться на этого человека, учителя Кантара».
Когда он услышал мою историю что этот человек мучает маленьких детей в
