первом классе, вставляя карандаши между их пальцами и сжимая руку, и что у него есть булавки, которые он загоняет под ногти, и что он человек семи футов роста, весящий четыреста фунтов — он не мог поверить этому.
Он сказал: «Я слышал слухи, но почему никто не жаловался?» Я сказал: «Потому что люди боятся, что их детей будут мучить еще больше».
Он сказал: «А ты не боишься?»
Я сказал: «Нет, потому что я готов провалиться на экзаменах. Это все, что он может сделать». Я сказал, что был готов проиграть, и я не на- . деялся на успех, но я бы боролся до последнего: «Или этот человек, или я — оба мы не можем находиться под одной крышей».
Самбху Дьюб подозвал меня поближе к себе. Держа меня за руку он сказал: «Я всегда любил бунтарей, но я никогда не думал, что ребенок в твоем возрасте может быть таким. Я поздравляю тебя».
Мы стали друзьями, и эта дружба длилась до самой его смерти. В этой деревни жило двадцать тысяч человек, но в Индии это все равно деревня. В Индии, пока не набирается ста тысяч человек, деревня не считается поселком. Когда людей больше ста пятидесяти тысяч, это город. За всю свою жизнь, в этой деревне я больше не встречал человека таких качеств или такого таланта, как Самбху Дьюб. Если вы спросите меня, это будет звучать преувеличением, по, на самом деле, во всей Индии я никогда не встречал другого Самбху Дьюба. Он был редкостью.
Когда я путешествовал по всей Индии, он ждал месяцами, что я приеду и посещу его деревню хоть на один день. Он был единственным человеком, который когда-либо приходил ко мне в поезд, когда он проходил через деревню. Конечно, я не говорю о своем отце или матери; они приходили. Но Самбху Дьюб не был моим родственником. Он просто любил меня, и эта его любовь началась при той встрече, в тот день, когда я пришел выступать против учителя Кантара.
Самбху Дьюб был вице-президентом муниципального комитета, и он сказал мне: «Не беспокойся. Этот человек должен быть наказан. На самом деле, его служба закончилась. Он подал заявление о продолжении работы, но мы не дадим разрешения. С завтрашнего дня ты его больше в школе не увидишь».
Я сказал: «Это обещание?»
Мы посмотрели друг другу в глаза. Он засмеялся и сказал: «Да, это обещание».
На следующий день учитель Кантар ушел. После этого он никогда не смог посмотреть на меня. Я пытался встретиться с ним. много раз стучал к нему в дверь, просто чтобы попрощаться, но он был настоящим трусом, овцой в львиной шкуре. Но этот первый день в школе оказался началом очень, очень многого.
БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Хорошо… Человек, о котором я говорил, его полное имя было пандит Самбхуратан Дьюб. Мы все называли его Самбху Бабу. Он был поэтом, и редкостью было то, что он не хотел печататься. Для поэта это большая редкость. Я встречал сотни поэтов, и все они стремились печататься, так, что поэзия отходила на второй план. Я называю любого амбициозного человека политиканом, а Самбху Дьюб не был политиком.
Он также не был выбранным вице-президентом, потому что, чтобы быть выбранным, вам надо хотя бы выставить кандидатуру на выборы. Он был назначен президентом, который был святым коровьим дерьмом, как я уже говорил, и президент хотел, чтобы его работу выполнял образованный человек. Президент был совершенным коровьим дерьмом, и он просидел в своем офисе много лет. Снова и снова его выбирали такие же, как и он сам.
В Индии быть святым коровьим дерьмом это великое дело — вы становитесь Махатмой. Этот президент был почти что Махатмой, таким же фальшивым, как все они, иначе они не были бы махатмами. Почему творческий и интеллигентный человек становится коровьим дерьмом? Почему его вообще должно интересовать поклонение? Я даже не буду упоминать имени этого святого коровьего дерьма; оно грязно. Он назначил Самбху Бабу вице-президентом, и я думаю, что это единственное хорошее дело, которое он сделал за всю свою жизнь. Возможно, он не знал, что лелает - подобные люди не являются сознательными.
В то мгновение, когда Самбху Бабу и я увидели друг друга, что-то произошло: то, что Карл Густав Юнг называет «синхронностью». Я был всего лишь ребенком: и не только это, я был диким. Я был освежен лесом, необразован и невоспитан. У нас не было ничего общего. Он был человеком власти, и люди его очень уважали, не потому что он был коровьим дерьмом, а потому что он был таким сильным человеком, что если вы не уважали его, однажды вы бы пострадали от этого. А у него была очень хорошая память. Каждый по-настоящему боялся его, и поэтому все уважали, а я был просто ребенком.
Между нами явно не было ничего общего. Он был вице-президентом всей деревни, президентом Союза адвокатов, президентом Клуба Ротари, и так далее. Он был также президентом или вице-президентом многих комитетов. Он был везде, и он был хорошо образован. У него была степень по юриспруденции, но он не занимался этим в деревне. Он был поэтом, но пока был жив, никогда не печатал свои стихи. Он также был прекрасным писателем, и случайно, известный постановщик фильмов познакомился с ним и с его рассказами. Сейчас Самбху Бабу мертв, но был снят фильм на основе его историй. Джанси ки рани — «Королева Джанси». Он завоевал много наград, и национальных, и международных. Но его больше нет. Там он был моим единственным другом.
Раз было решено, что я буду жить там… это было рассчитано только на семь лет, но на самом деле, я прожил там одиннадцать лет. Возможно, они говорили только о семи годах, чтобы убедить меня остаться там; возможно, это был их замысел с самого начала.
В те дни в Индии структура образования начиналась с четырех лет начального образования, которое было отделено от школы и подчинялось местным властям. Затем, образование продолжалось еще три года. Таким образом, после семи лет вы могли получить сертификат об образовании.
Возможно, таким было их намерение, и они мне не лгали. Но был также и другой способ, и вот, что на самом деле произошло. Через четыре года вы могли продолжить учиться в том же направлении или могли его изменить: пойти в среднюю школу. Если вы продолжали учиться в том же направлении, вы никогда бы не выучили английский. Начальное образование заканчивалось через семь лет, и вы получали полное образование только на местном языке - а в Индии существует тридцать признанных языков. Но после четвертого года вы могли все изменить. Вы могли пойти в английскую школу; вы могли пойти в среднюю, как она тогда называлась, школу.
Снова это был курс, рассчитанный на четыре года, и если вы продолжали учиться, через три года вы принимались в высшее учебное заведение. Боже мой! Какая потеря жизни! Все эти прекрасные дни были так безжалостно потеряны, разрушены! А к тому времени, когда вы достигали Зрелости, вы могли поступить в университет. Снова это был шестилетний курс! В общем, я должен был потерять четыре года в начальной школе, четыре года в средней школе, три года в высшей школе и шесть лет в университете - семнадцать лет моей жизни!
Я думаю, что если бы в этом был смысл, единственное слово, которое приходит мне в голову, это «ерунда». Семнадцать лет! А мне было восемь или девять лет, когда я начал заниматься всей этой ерундой, поэтому в тот день, когда я покинул университет, мне было двадцать шесть лет, и я был так счастлив — не потому что я был золотым медалистом, а потому что я наконец был свободен. Снова свободен.
Я так спешил, что сказал своему профессору: «Не теряйте моего времени. Никто не сможет убедить меня снова войти в эти ворота. Даже когда мне было девять лет, моему отцу пришлось втащить меня, но теперь никто не сможет втащить меня. Если кто-то попытается, то я вытащу его наружу». И, конечно, я мог вытащить бедного старика, который пытался убедить меня не уходить.
Он сказал мне: «Послушай меня: очень редко можно получить стипендию для тех, кто претендует на звание доктора философии. Стань доктором философии, и я обещаю, однажды ты сможешь получить доктора литературы».
