прямой, не склоняющий головы перед хозяевами. А когда Ершов вступился за рабочего, о нем заговорил весь завод. Разъяренный мастер, точивший уже несколько дней зубы на Ершова, набросился на него с кулаками:
— Эх ты, сволочь! Ты кто такой? — напирал он на Ершова. — Я тебе всю башку расколочу, мерзавцу.
Увернувшись от удара, Ершов подставил противнику ногу, и тот, потеряв равновесие, полетел в угол.
— Будешь знать, холуй хозяйский, как на человека руку поднимать, — пригрозил Ершов. Потом вместе с другими рабочими связал мастеру руки и выбросил из цеха.
Вечером к Ершову подошел рабочий, за которого он вступился:
— Тебе теперь на видах оставаться Нельзя. Сегодня же сцапают. Идем ко мне, я тебя на чердаке или в бане спрячу.
Высокий усатый кузнец прервал его:
— Нет, к тебе ему никак не сподручно, Ко мне пойдет, у меня и жить пока будет. Если надо, вечером можешь прийти, повидаться.
Вечером на квартиру к кузнецу собрались рабочие. Они обсуждали утреннюю потасовку, удивлялись смелости Ершова, смеялись. Потом разговор перешел на более серьезные вопросы.
Долго прожить здесь Ершову не довелось, пришлось покинуть и этот завод. И вот так, несмотря на постоянное преследование, часто без куска хлеба, ночуя под открытым небом, он настойчиво продолжал вести революционную агитацию среди промышленных рабочих.
В течение нескольких лет скитаний по городам и заводам Ершов создал десятки социал- демократических кружков, групп и союзов. Теперь его знали тысячи рабочих на предприятиях Поволжья, Урала и Сибири.
В Сибири, в селе Шушенском, Ершов встретился с Лениным.
Владимир Ильич долго расспрашивал Ершова о положении на уральских заводах, о настроениях рабочих и о работе созданных Ершовым кружков. Он особенно интересовался литературой и материалами, которыми пользуются революционные рабочие.
В беседе с Захаром Михайловичем. Ленин не только расспрашивал его, но и сам говорил о многом: о том, что нужно сейчас делать революционерам, о чем говорить с рабочими, на какой основе строить пропаганду. Особенно запомнились слова Ленина, когда он заговорил о времени грядущей схватки с капитализмом.
— Теперь уже совсем недалеко то время, Захар Михайлович, когда в России грянет буря. Да, да, — поблескивая глазами, продолжал Ленин. — Настоящая буря. Вспомните, мой друг, пророческие слова бесстрашного революционера Алексеева… Как он сказал?..
На несколько секунд Владимир Ильич задумался и произнес уверенно:
«Подымется мускулистая рука рабочего люда, и ярмо деспотизма рассыплется в прах!» Нас миллионы, Захар Михайлович. Мы владеем самой передовой марксистской наукой. Мы знаем законы развития общества… Значит, у нас есть все для победы. Правда трудового народа возьмет верх.
Ершов рассказал Владимиру Ильичу, как трудно вести подпольную революционную работу при отсутствии организующего марксистского центра, как трудно приобретать и доставлять на заводы и шахты революционную литературу.
Владимир Ильич сделал в записной книжке несколько заметок. Откинув голову и пристально глядя в окно, сказал:
— Да, знаю, что это важнейший вопрос. Мы создадим такой организующий центр. Создадим…
Несколько позже Ершов записал для памяти весь этот разговор. Он не мог бы поручиться, что каждая фраза была им записана слово в слово. Однако самое главное запало в его душу: глубочайшая убежденность Ленина в победе рабочего класса России.
Прошло несколько дней, и случилось то, чего с таким нетерпением ждал Ершов. При очередной раздаче пищи, когда старший надзиратель почему-то задержался в коридоре, раздатчик быстро вошел в камеру и, разливая щи, тихо шепнул:
— Следи по вечерам за домиком с двумя голубятнями.
Понял? — Ершов утвердительно кивнул головой; раздатчик улыбнулся доброй, располагающей улыбкой, потом выражение его лица мгновенно изменилось, и он стал на чем свет ругать заключенного обжорой, дармоедом и каторжником.
Домик с двумя голубятнями хорошо был виден из окошка. Он стоял около свалки; через примыкавшие к нему ворота на углу высился небольшой деревянный навес, а под окном виднелся крошечный палисадник.
Подтянувшись на руках, Ершов подолгу, не отрываясь, смотрел на домик. Но никаких признаков жизни там видно не было. Только под вечер к домику подошел маленький мальчик. Осмотревшись, он перелез через заборчик палисадника и скрылся в кустарнике.
Устав, Ершов отошел от окна и не увидел, как вернулся с работы железнодорожник. Когда он снова подтянулся на прутьях, мальчик уЖе стоял на навесе и, то задирая свою вихрастую голову, то опуская ее, энергично размахивал руками.
Присмотревшись к движениям мальчика, Ершов с трудом подавил радостный крик: мальчик передавал телеграмму по шифру, который Ершов сам разработал и до сих пор хорошо помнил.
«Наблюдайте за нами каждый вечер в это время», — не переставая передавал маленький телеграфист.
Когда мальчик закончил передачу, а в голубятню вернулось несколько десятков голубей, Ершов понял, что именно здесь Нестер организовал пункт связи.
На следующий день с воли передали:
«Торопитесь очищать дорогу, не исключена возможность оказаться в кандалах».
С величайшей осторожностью начал Ершов пилить по ночам оконную решетку. Подтянувшись одной рукой к окну и держа в другой тонкую, впивавшуюся в пальцы ножовку, он работал до тех пор, пока не темнело в глазах и одеревеневшие руки не отказывались его держать.
После трех ночей упорной работы он перепилил два конца из двенадцати и за это время так исхудал, будто целый месяц пролежал в постели.
Почти каждый вечер маленький телеграфист передавал ему новые сведения. Ершов знал, какие он должен делать знаки и как отвечать на ругань раздатчика, чтобы информировать связной пункт о ходе работы. Ему сообщали о нарастании революционных событий, о забастовках и демонстрациях, просили торопиться.
Ершов изнемогал от непосильного напряжения. Опухшими пальцами держал он жгучую, как огонь, ножовку и, стиснув от боли зубы, целыми ночами пилил прутья решетки. Ослабевшие руки отказывались держать подтянутое к окну исхудавшее тело больше двух минут.
Теперь работа шла много медленнее, чем вначале, часто появлялись головокружения. Почти в полубреду трясущимися руками с наступлением ночи он снова и снова хватался за ножовку и нечеловеческой силой воли заставлял себя снова и снова подниматься к окну.
Оставалось перепилить еще четыре самых трудных конца, когда с воли предупредили, что истекают последние часы.
И Ершов поднимался, подтягивался и пилил, пилил…
Через несколько дней, вскоре после обеда, в двери повернулся ключ. В камеру вошел старший надзиратель, в руках у него были кандалы. С ним было три помощника.
Тюремщики, по-видимому, считали, что заключенный будет сопротивляться, но Ершов сел на табурет, закрыл глаза и не сделал ни одного движения, пока на него надевали кандалы и брили одну половину головы.
— Это только ножные. Придет время, и на руки такие же ожерельица наденем, — предупредил надзиратель. — Все, что положено каторжнику, получишь сполна.
Теперь работать стало еще труднее. Кандалы гремели при каждом движении. Остаток дня и всю ночь Ершов, не двигаясь, пролежал на койке. Мучительное чувство беспомощности и упорное желание добиться свободы боролись в нем. Он щупал исхудавшие руки, когда-то упругие мышцы. Ему казалось, что
